18х9. Андрей Костров
ощущение, что они все о тебе знают.
Однажды, когда я уже был воспитанником Валерия Семеновича и что-то не так сделал на тренировке (мелочь какая-то), он как закричит на меня: «Можешь уходить отсюда! Ты позоришь волейбол! Уходи и не возвращайся! Займись чем-нибудь другим. Иди пой в хоре. Может, пригодишься, хотя там тоже нужен талант». И так далее… Раздувая, казалось бы, невинную ситуацию до размеров катастрофы, пожара, он как бы намекал на последствия, прокладывал пунктирную линию в сторону того, что может в конечном итоге получиться из твоего действия, поступка. Он будто пророчествовал о тебе, давая понять, что необходимо меняться, задуматься о последствиях.
Однажды он меня так и выгнал из зала. Я сделал что-то пустяковое, как казалось, незначительное, а он указал мне на дверь. На следующий день я пришел – и все как ни в чем не бывало. Потом эти странные наказания по пятьсот кругов гусиным шагом: «Сколько прошел? Двести? Хорошо, давай еще триста. Быстрее!» И все это в какой-то чудной манере… Не зря, видимо, ребята прозвали его Кощеем: было в нем что-то из нереального мира, как из сказки.
А пока я проходил реальный тест.
Началось все с проверки моей техники. С ней, как сразу выяснилось, у меня оказалось не очень. Я был дубовый, перекачанный и сам ощущал недостаток пластики: в моих движениях не было школы, не было той грации, по которой видна природа волейбола, его осанка. Хотя что можно требовать от деревенского пацана? Только воля и большие глаза: желание всего достичь, и как можно быстрее. Многие технические недостатки я потом долго исправлял, а некоторые так и остались в моих движениях навсегда.
Но тренера, видимо, на тот момент интересовала уже не техника, с этим ему было все понятно. Он устроил это шоу, чтобы проверить мое желание учиться, мой дух. Я ведь сразу почувствовал родное существо, сразу увидел в нем себя. И он тоже увидел во мне тогда что-то родное, что-то очень близкое. Я прыгал, блокировал, бегал, подавал, пасовал, летал – пыхтел как мог. А он веселился, давая мне все эти сказочные задания. Но я был настроен серьезно, хотя пацаны ржали в голос, а девчонки сострадали. Я, почувствовав волну, кураж, выполнял все с каким-то остервенением и смелостью. Я уже тоже играл во всю, юродствовал, чем, видимо, и зацепил внимание тренера.
Что мне больше всего запомнилось – это прыжки на тумбу. В нашем зале имелась сцена, приблизительно мне по грудь с моим ростом метр восемьдесят семь. Нужно было запрыгивать на нее двадцать раз без остановки. Последний раз я не допрыгнул и содрал себе голени в кровь. Было ужасно больно.
И еще чудесным и запомнившимся мне на всю жизнь в этом экзамене было испытание прыжка за мячом, так называемая рыбка. Тренер кидал мяч чуть ли не на другую сторону спортивного зала, при этом крича, что нет мячей, которые нельзя достать. И я прыгал. Доставал. Я потом вспоминал эти прыжки, когда мы в колледже на гимнастике прыгали через коня в длину, держа ноги вместе. Там тоже прыгаешь – летишь и успеваешь о чем-нибудь подумать: например, как будешь лежать в больнице с переломами.