Кот-енот. Битва за человечество!. Александра Калинина
протянул мне, а потом выдал:
– Чтобы это никого не укусило, пускай сидит в клетке. Надо узнать, чем или кем оно питается и что здесь делает.
Я провёл лапой по морде сверху вниз. Профессор так делает со своим лицом, когда я чего-то не понимаю. Примерно раз тридцать в день. Настало время расставить все точки над «муррр»:
– Я здесь ничего не делаю – только в клетке сижу. Верните мой самолёт!
Худенький енотик намотал ус на коготь и с блеском в глазах спросил:
– Это та странная птица без клюва, которую ты сломал?
– Какой же ты непонятливый! Я не ломаю птиц. Я ломаю самолёты, точнее, кошачьи самолёты. И не каждый день, а такое было в первый раз. Самолёт сделал мой человек. Профессор. Он хотел, чтобы я мог летать, но не разрешил помогать ему. Так что я подкрутил кое-что, пока профессор спал.
Пока я себя расхваливал, старенькая хромая енотиха с палочкой цокала языком. А потом она в таком меня заподозрила, страшно сказать!..
– Ты, милок, приехал леса вырубать? Я слышала от бабушки, как это бывает. Приходят чужаки, улыбаются, говорят, какая у нас, енотов, милая деревня, а потом деревья наши увозят.
– Вот уж нетушки! Мы, котики, ничего не рубим и не губим. Даже не ворчим – только мурчим.
– Ты самолёт погубил, – подловил меня Вредина.
– Я просто улучшил эту штуку. А она, наверное, не поняла, что я её улучшил, и испортилась. Самолёт должен был вернуться к профессору, а упал здесь. И я упал. Дайте мне молочка. Пожалуйста! У меня время полдника.
Енотик Ай обошёл вокруг клетки и ткнул в меня лапой:
– Перед нами хитрый экземпляр енотика-обормотика. Мне бабушка рассказывала, что такие бывают.
Я не сдавался, потому что очень хотел есть:
– Давайте вы меня отпустите, а если я кого-то укушу, запрёте обратно. Вот увидите, я добрый. Давайте посмотрим, что у вас сегодня на ужин! Я так голоден, что уже ягоду ем!
Но все решили разойтись по домам, бросив меня, и никто не смотрел, как красиво я уплетаю это кислое угощение и почти не морщусь.
В клетке было так скучно, что я начал разговаривать с птицами. Но они ничего не отвечали, потому что летели слишком высоко. Гляжу – мряу, ворона несётся прямо на меня. Глазища огромные, как два мячика для настольного тенниса. И, самое страшное, молча летит, как ракета, только что не воет. Вообще ничего не говорит. Я зажмурился и представил себе, как уплываю отсюда по реке сметаны. Гребу лапами, рядом – пельмени. Поэтому я плыву и жую. Вот, думаю, погибну героически с улыбкой на лице. Но ворона всё испортила. Она меня не погибла, нет, не так – не погибнула.
Не сгубила тебя!
Муррсибо, дорогой автор! Точно, не сгубила. Застряла клювом между прутьев клетки. У меня шерсть дыбом! Потому что я птиц боюсь. А они не знают, что я их боюсь, и сами меня боятся. Вот такие мы друзья!
Я лапу к вороне тяну, а сам вспоминаю того паука. Мне и жарко и холодно, нос сухой и горячий, как гренки, которые я готовлю. Я уж испугался, что мурчательный аппарат сломается от такого ужаса. Постучал когтем по вороньему клюву:
– Тук-тук, есть кто