Керенский. В шаге от краха. Алексей Птица
или русскоговорящую прислугу было всё-таки возможно.
Вздохнув, она снова стала собираться, укладывая теперь уже детские вещи. Саша был прав, оставаться в городе страшно. Не просто страшно, а очень страшно. Люди были растеряны, горожане ненавидели захвативших власть социалистов, наглых солдат и угрожающих всем и вся вооружённых матросов. Февралистов многие презирали, а общий тон можно было назвать элементарной растерянностью.
Революция произошла так быстро и с таким размахом, что никто к ней просто не был готов. Ах, как хорошо было ругать сложившийся порядок. Как хорошо было кулуарно обсуждать недостатки Николая II и всего самодержавия. Это было, в конце концов, модно. Европа сочувствовала социалистам и всячески поддерживала их за границей. В воздухе отчётливо пахло новым миром. Миром свободы, равенства и демократии. Об этом Ольга Львовна бесконечно дискутировала со своими подругами, такими же социалистками, как и она.
Но вот пришла долгожданная свобода. Увы, она пахла не запахом сирени или лаванды. Она пахла кровью, порохом, разбившимися надеждами и отсутствием элементарной уверенности в будущем.
Люди, пытаясь забыться и уйти от окружающей их действительности, посещали театры и синематографы. В цирке был аншлаг. Рестораны переполнены. Пользуясь внезапной отменой сухого закона, горожане напивались до бесчувствия. Империя пребывала в полной растерянности от содеянного.
Мещане, творческая интеллигенция, разночинцы, промышленники – все бравировали своим ожиданием революции, ударившись по этому поводу в агрессивный атеизм. Но вот она наступила и толпы людей, вооружённых и свободных от всего, ходили по улицам. И что теперь делать, многие не знали. Не знала этого и Ольга Львовна, и ее подруги, и даже их мужья.
Империя билась в конвульсиях свободы. Железнодорожный транспорт работал с перебоями, поезда приходилось брать штурмом. Деление вагонов на классы перестало быть таковым. Кто наглее и сильнее, тот залезал в вагоны первого класса, независимо от того, был ли у них билет в этот вагон, и был ли он куплен вообще.
Ствол винтовки и револьвера наглядно показывал, кто в поезде хозяин. Кондуктора не вмешивались, прячась в своих комнатах. Туалеты были сломаны, либо приведены в негодность, а также загажены до невообразимого состояния. На вокзалах не было видно ни одного жандарма либо полицейского, лишь редкие солдатские патрули, да ничего не боящиеся дезертиры бесцельно слонялись по путям, ожидая подходящего для них поезда.
Приличной даме присесть на стульчик вагонного туалета было просто невозможно и противно до отвращения. Но эти чувства культурных людей, приученных к порядку, не волновали ни солдат, ни рабочих, ни крестьян.
А ещё война, дороговизна, постепенный развал армии, бесконечная агитация за и против. Ольга Львовна полностью потерялась в этом хаосе. Всё было перевёрнуто с ног на голову. На кого надеяться, на что опереться? Полиция больше не существовала, а милиция была не в состоянии никого защитить.
Офицеры стали бояться солдат и матросов, солдаты и матросы,