Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книги 1-2. Олег Северюхин
прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский тогда еще числился в рядах меньшевиков и не выражал восторга по поводу советских порядков. Это потом он разошелся во всю ивановскую, чтобы выслужиться перед новой властью и не попасть на эшафот объявил, что личное признание является царицей всех доказательств. И пошло и поехали пыточно-карательное правосудие. Пытками из любого человека нужно выбить даже такие признания, что он является заместителем Господа нашего Иисуса Христа и по его заданию прибыл для антисоветской пропаганды и прочее. Признание есть, а доказательства не нужны и их никто и не искал.
В камере я встретил Новый год. Честно говоря, если не ведешь записей или не учитываешь дни, то сбиваешься со счета. Просто в один из дней, во время раздачи пищи раздатчик шепнул – с Новым годом. Значит, 1918 год. Прожито почти двадцать семь лет жизни и кроме родителей некому даже слезу пролить по поводу моей несчастной судьбы.
До «красного террора» оставалось полгода, но в воздухе уже пахло грозой. Как это объяснить, не знаю, но у меня, сидящего в одиночке, было какое-то предчувствие перемен.
Примерно в середине января меня снова вызвали к Дзержинскому.
– Вспомнили, что-нибудь? – спросил председатель ВЧК.
– Трудно что-то вспомнить, если ничего не знаешь, – ответил я. Когда положение безвыходное, то только лишь юмор может поддержать волнение духа.
О намерениях большевиков судить было трудно. Пятого января был разгон мирной демонстрации в поддержку Учредительного собрания. Седьмого января большевики разогнали само Учредительное собрание. С первого февраля по большевистскому декрету Россия перешла на Григорианский календарь, и после тридцать первого января наступило сразу четырнадцатое февраля.
– Товарищ Ленин считает, что вы можете быть полезны Советской власти и вас следует освободить под постоянный надзор до того момента, когда вы добровольно будете работать с новым правительством России, – сказал Дзержинский. – С большим сомнением, но и я огласился с мнением председателя Совнаркома. Товарищ Мария, – громко сказал председатель ВЧК.
В кабинет вошла женщина-чекист. Будем точнее, девушка-чекист. Чекистка. Лет двадцати пяти. В красной косынке, кожаной куртке, подпоясанной ремнем с кобурой нагана, в яловых сапогах.
– Вот, товарищ Мария, ваш подопечный, – сказал Дзержинский. – Пока он наш потенциальный враг. Вы его будете сопровождать везде. Повторяю – везде. Даже спать он должен под вашим присмотром. В случае его контрреволюционных действий вы можете привести в исполнение подписанный ему приговор социальной защиты – расстрел. Если он от вас сбежит для враждебной деятельности, можете привести приговор в исполнение в отношении себя.
– А от вашего поведения будет зависеть жизнь этой девушки. Вот и выбирайте между вопросами чести и исторической целесообразности, – сказал мне главный чекист страны.
– Вы меня хорошо поняли, товарищ Мария? – спросил Дзержинский девушку.
– Поняла, товарищ председатель ВЧК! – звонко ответила чекистка.
– У