Формула смерти. Евгений Васильевич Черносвитов
Фрейда, Евгения Блейлера, Карла Юнга, Альфреда Адлера и много еще от кого, чьи имена до сих пор знатоки произносят с трепетом. Были там письма и от Анатолия Борисовича Луначарского, и то письмо, на государственном бланке, в котором Галант официально приглашался в СССР (был он гражданином Швейцарии), и в котором ему гарантировалось заведование кафедрой психиатрии в одном из московских медицинских институтов. В то время, следует сказать, Луначарский многих талантливых и знаменитых евреев переманил в СССР, суля им золотые горы. Многие из них, в конце концов, то, что обещал Луначарский, получили. Правда, не в Москве и Ленинграде, а на Дальнем Востоке, предварительно «отбыв» лет 5 в лагерях. Галанта выдвинул из Москвы могущественный красный профессор Петр Борисович Ганнушкин, который явно не хотел иметь себе под боком такого соперника, как Галант. Пять лет Иван Борисович отсидел в лагерях, а потом организовал кафедру психиатрии в ХГМИ и возглавлял ее до преклонного возраста.
Если бы не Галант, возможно, я никогда бы не занимался смертью, не вычислил бы ее формулу. Галант был не многословен в старости настолько, что практически ни дома, ни на кафедре ничего не говорил, за исключением, пожалуй, что, о Зигмунде Фрейде и его «бессознательном». О Галанте в Хабаровске ходили легенды и анекдоты, люди, встречая его на улице (а жил он не далеко от института и на работу всегда ходил пешком), переходили на другую сторону тротуара. Сотрудники кафедры и студенты, боялись смотреть ему в глаза. Иногда он для старшекурсников и сотрудников краевой психиатрической больнице, на базе которой находилась кафедра, проводил психотерапевтические беседы, и мог мановением руки отправить огромную аудиторию в транс. Излюбленной его темой была теория бессознательно Фрейда. Но и по этому вопросу он чаще всего, когда пытались выудить его мнение, ограничивался одной и той же фразой; «Фрейд не прав, у него нет никакой теории, « бессознательное» – фикция, Я не материалист, но, повторяю, его построения не научны, и я много раз говорил ему это в глаза!» Видя, как я, пытаясь перевести письма Фрейда (он писал их на немецком, французском, английском, иногда – на итальянском языках), трепетно держу очередной листок в руках, Иван Борисович с нескрываемым раздражением непременно вмешивался: «Да бросьте Вы, Женя! Экие сокровища! Если уж хотите непременно знать, что Зигмунд писал мне, то не напрягайтесь, и ворочайте его писанину, как Вам удобно!»
Работая в домашнем или служебном кабинетах Галанта, я мог часами быть вместе с Иваном Борисовичем, не услышав от него ни слова. Молча, мы часто пили с ним чай. Однажды, как бы мимоходом, он бросил: «Не раздумывай, женись на Наде. Еврейские жены самые удобные жены… В наследство получишь, все, что я смог накопить за жизнь. Не только в СССР!»
Возможно, Иван Борисович относился ко мне тепло. Понять его подлинное отношение было невозможно. Я не женился на Наде, ибо серьезно поссорился с Галантом. На столько,