В середине века. Сергей Снегов
все закономерно. Его любят, ибо он творит счастье народа, думает лишь о нем, работает лишь для него – для меня, моего соседа, для нас всех! Как же Его не любить? И Он велик, ибо могуществен и благороден, принципиален и высок! И, конечно, единствен, не было еще в истории такого народного вождя, такого близкого нам всем. Так мне казалось тогда, сегодня я уже не знаю, так ли это. Я буду думать, буду разбираться, черкать мысли, как формулы, отбрасывать одни, находить другие – анализировать историю, как математическое вычисление. Может, в ее ход вкралась ошибка, в вычислениях ошибки – зауряднейшие явления, а жизнь народа куда сложнее и путанее самого длинного расчета!
Он разговаривает со многими, с тобой даже больше, чем с другими: твое бюро выпустило новую машину, тогда это была хорошая конструкция – как она устарела за эти несколько лет! «Творите для народа», – говорит Он. Ты жадно слушаешь, запоминаешь каждое слово как молитву, ты будешь потом молиться этими словами – вот как ты слушаешь Его, и все так Его слушают. «Творите и дерзайте, ни у кого еще не было таких возможностей для творчества, народ отказывается порой от необходимого для себя, было бы у вас все нужное – оправдайте же доверие народа!» И Он пожимает тебе руку, поздравляет и благодарит, а через полгода внезапно приказывает посадить сюда, отрывает от работы, такой необходимой в нынешний грозный час, – разве не сказал тебе следователь, что взят ты по Его прямому предписанию? Он не отвечает на твои заявления и просьбы, Ему не нужна твоя работа. Он требует от тебя лишь поклепа на самого себя – дикого, бессмысленного, противоестественного вранья. Почему? Нет, снова и снова я буду кричать – кому это нужно? Меня точит страшная мысль, я не могу от нее отделаться, я боюсь, что тайная мысль станет открытым словом, должно же это наконец произойти! Может, кто-то скажет Ему за меня: Ты говорил о доверии народа, в Тебя бесконечно верили – оправдал ли Ты сам доверие? Достоин ли Ты моей веры в Тебя? Ты, глухой к моему крику, враждебный разуму, ненавистник собственной пользы! Или Ты, оболгавший меня, поверил в свою ложь?
– Нет, дело не в шпионаже, – шептал себе Мартынов, содрогаясь от понимания. – Глупость это – шпионаж! И сам Он еще яснее тебя понимает: глупость!
Нет, полно – глупость ли? Может, правильнее – изуверство? Да, конечно, тебя арестовали не за шпионаж, в липу эту никто не верил и не поверит. Но в чем же, в чем же тогда причина? Вот она, эта причина – ты был другом тех, кого сейчас объявили врагами народа, другом личных его врагов… Тухачевский, Блюхер, Уншлихт, Егоров, другие, еще позначительнее этих, – разве ты не гордился дружбой с ними, разве они не гордились дружбой с тобой? И разве ты поверил, мог поверить в их преступленья? Нет, ты не верил, и Он знал, что ты не веришь – Он это, конечно, знал!
Тебе мало одной причины – получай другую: ты привык мыслить и разбираться во всем самостоятельно, сегодня нужны не мыслители, а исполнители, одна голова работает – и хватит, не нужно других голов, так постановила эта единственная голова… Как ты