Анна на шее. Антон Чехов
начавши говорить о чем-нибудь, он болтал языком без умолку и без конца, как бы мелка и жалка ни была тема.
В произнесении звуков он был неутомим, как мой Иван Демьяныч. Я едва выносил его за эту способность. Остановил его на этот раз лакей Илья, высокий, тонкий человек в поношенной пятнистой ливрее, поднесший графу на серебряном подносе рюмку водки и полстакана воды. Граф выпил водку, запил водой и, поморщившись, покачал головой.
– А ты еще не бросил походя дуть водку! – сказал я.
– Не бросил, Сережа!
– Ну, хоть брось пьяную манеру морщиться и качать головой! Противно.
– Я, голубчик, все бросаю… Мне доктора запретили пить. Пью теперь только потому, что сразу нездорово бросать… Нужно постепенно…
Я поглядел на больное, истрепавшееся лицо графа, на рюмку, на лакея в желтых башмаках, поглядел я на чернобрового поляка, который с первого же раза показался мне почему-то негодяем и мошенником, на одноглазого вытянувшегося мужика, – и мне стало жутко, душно… Мне вдруг захотелось оставить эту грязную атмосферу, предварительно открыв графу глаза на всю мою к нему безграничную антипатию… Был момент, когда я готов уже был подняться и уйти… Но я не ушел… Мне помешала (стыдно сознаться!) простая физическая лень…
– Дай и мне водки! – сказал я Илье.
Продолговатые тени стали ложиться на аллею и нашу площадку…
Далекое кваканье лягушек, карканье ворон и пение иволги приветствовали уже закат солнца. Наступал весенний вечер…
– Посади Урбенина, – шепнул я графу. – Он стоит перед тобой, как мальчишка.
– Ах, сам я и не догадался! Петр Егорыч, – обратился граф к управляющему, – садитесь, пожалуйста! Будет вам стоять!
Урбенин сел и поглядел на меня благодарными глазами. Вечно здоровый и веселый, он показался мне на этот раз больным, скучающим. Лицо его было точно помято, сонно, и глаза глядели на нас лениво, нехотя…
– Что у нас новенького, Петр Егорыч? Что хорошенького? – спросил его Карнеев. – Нет ли чего-нибудь этакого… из ряда вон выдающегося?
– Все по-старому, ваше сиятельство…
– Нет ли того… новеньких девочек, Петр Егорыч?
Нравственный Петр Егорыч покраснел.
– Не знаю, ваше сиятельство… Я в это не вхожу.
– Есть, ваше сиятельство, – пробасил все время до этого молчавший одноглазый Кузьма. – И очень даже стоящие.
– Хорошие?
– Всякие есть, ваше сиятельство, на всякий скус… И брунетки, и баландинки, и всякие…
– Ишь ты!.. Постой, постой… Я теперь припоминаю тебя… Мой бывший лопорелло, секретарь по части… Тебя, кажется, Кузьмой зовут?
– Точно так…
– Помню, помню… Какие же теперь у тебя есть на примете? Небось, все мужи́чки?
– Больше, известно, мужи́чки, но есть и почище…
– Где ж это ты почище нашел? – спросил Илья, щуря на Кузьму глаза.
– На Святой к почтарю свояченица приехала…