(Не)добрый молодец. Алексей Птица
не понимал. Всё это было для него чужеродной речью, совсем непонятной. Сказанные им слова тоже не доходили до сознания обступивших его людей. Да и одеты они были странно, словно в одежду незапамятных времён.
Ноги босы, впрочем, как и у него самого, на тело наверчены какие-то портки, по-другому и не скажешь. На старухе колыхался безразмерный балахон, да платок на голове из ветхой ткани. Оба мужика были весьма грубой наружности, кудлаты, с лицами, заросшими густым волосом. Да и одежда на них была под стать. Свободные рубахи, подпоясанные верёвками, портки, опять же, а в руках они держали топоры.
Селяне снова заговорили. По их жестам и поведению Вадим понял, что их намерения не так уж и безобидны, его и прибить могут. Запросто. И Вадим испугался! Волна запредельного страха накрыла его с головой, перед глазами потемнело, и он перестал вообще что-либо соображать.
Хотелось куда-то бежать без оглядки, спрятаться, скрыться, вернуться в лагерь. И хрен бы с этой Снежаной, век бы её не видеть, лишь бы выжить. Страх, страх, страх полностью заполнил сознание Вадима. Затылок словно раскалывался на сотни маленьких осколков, звеневших на все лады. Он сильно тряхнул головой, пытаясь избавиться от звона. От тряски в голове зашумело громовым набатом и резко всё замолкло.
Крикливые голоса окружающих крестьян звенели в предвечерней тишине занудным тонким комариным писком. Снова накрыла сильная боль, ударив в виски хлёстким выстрелом. На несколько мгновений он потерял сознание, а когда очнулся, то мир сначала поплыл, а потом резко сфокусировался на одном месте.
Смутно и не сразу, но он стал разбирать речь окружающих. Очень плохо, скорее, по наитию, чем понимая произносимые слова, но всё же, разбирая. Они говорили по-русски, но на старорусском, многие слова которого имели другой смысл или впоследствии переродились.
Собственные слова давались Вадиму с великим трудом, нехотя собираясь в громоздкие фразы, малопонятные для местных аборигенов. Да и кто они такие, он так и не разобрал, он и сам себя не понимал, но пытался сказать так, чтобы его поняли. Ему просто хотелось выжить.
– А может быть, он из этих, из мертвяков? – крестьяне, как ни в чём не бывало, продолжали свой диалог.
– Да не, Мирон, не. Живой он, только полоумный и одет непонятно во что. Может литвин, але поляк?
– Не, не поляк, литвин, стало быть. Так не будем его резать?
– Так что вы гуторите мужики! Он же живой, но худой, видно, работящий, – влезла в разговор мужиков старуха.
– Какой он тебе работящий? Глянь на его руки, ни одной мозоли нет старой, все свежие и истерзан весь ветками, а не битвой с кем-то.
– Но это же он мертвяка завалил возле реки.
– Да, мертвяк по ней приплыл, выполз и на этого наткнулся. А и парень тоже выполз, только из леса. Его Маришка издалека видела, как он из лесу скорее выполз, чем вышел.
– Значится, воин.
– Та не, холоп он, и не боевой. Боярский человек, отбился от боярина, аль заплутал, и попал сюда. Вдоль речки шёл, людей искал. Видно, долго шёл. Но вот что на нём за одёжа,