Душа для четверых. Ирина Родионова
маску на подбородке и слабо моргала заплаканными глазами. Галка замерла и схватилась за забор – пальцы обожгло, в голове чуть прояснилось. Скорая стояла слишком далеко, и старушка эта была далеко, но Галка видела все очень ясно: и летний платок на седой голове, и пакет с торчащими из него бутылкой и краем бело-цветочной сорочки, и домашние тапки на ногах, и носки ярко-оранжевые, пушистые, дочкины, наверное…
Фельдшер прокатил туда-сюда пустую инвалидную коляску, из больничного окна высунулись с криком, тряхнули бумажками. Старушка не шевелилась. Ей сунули в сморщенные руки баллон с кислородом, стянули маску с синих губ. Зашипело, дунуло в лицо, и старушка дернулась. Посмотрела из машины на небо – как будто для нее мелькнуло вспышкой солнце и снова ушло.
Галке захотелось бежать. Ярко-оранжевые носки стояли перед глазами, как ожог от сварки.
В очередной прихожей дожидался багровый Палыч.
– Батюшки, родные лица! – Галка присела, расшнуровывая ботинки. – Как я рада вам, Виталий Павлович, словами не передать. Вы не волнуйтесь только, с сердцем проблемы будут.
– Невыносимая! – только и выдохнул он.
Кажется, и Палычу эти перебранки нравились, чуть разбавляли будничную жизнь: ему мертвецы и их воспоминания давно приелись, не вызывали на мясистом лице ни одной эмоции, кроме серой скуки.
– Я и не сомневался, кто из вас согласится на такое. – Он чуть надавил голосом.
– Конечно, – поддакнула Галка, – вы же сами мне и позвонили. И в свиточке у вас написано, что это буду я. А читать – много ума не надо, видите, даже вы справились.
– Язва, – почти восхищенно вздохнул он. – Изобрази серьезного человека, тут горе вообще-то у людей.
С родственниками волонтеры почти не встречались, и Галка считала это огромным плюсом своей неоплачиваемой работы. Никаких влажных платочков и рыданий, никакого чужого горя – Галке и своих проблем хватало по макушку, чтобы еще и незнакомцев утешать, но сегодняшнее дело стоило того. Она с любопытством заглянула в комнату.
Пустой просторный зал, вытертые подлокотники на кожаном диване, рябой телевизор. Будто бы съемное жилье, уже вычищенное после чужой памяти: никаких тебе личных вещей или книг, фоторамок или одежды. Только в углу на столе ровной стопкой были составлены коробки с яркими крышками. Пазлы, что ли? Да, говорить о себе эта квартира явно не торопилась. Небольшое зеркало на вбитом в стену гвозде завесили черной тряпкой, пропал половик – светлое пятно сияло на досках.
На диване, свернувшись калачиком, лежала женщина и прижимала большие пальцы к нижней губе, будто тосковала по соске. Лицо у нее было зареванным и распухшим – пустота, словно все самое страшное она уже увидела и испытала, а теперь с волнением заглядывала внутрь и пыталась понять, как же ей жить. Напротив нее в продавленном советском кресле громоздилась женщина помоложе с виноватым и чуть испуганным видом.
– Это Галина, – представил Палыч, выходя в центр