Говори. Татьяна Богатырева

      1

      Ou – Нет

      Помню жаркое лето, у деда в доме, наша фамильная дача. Сосны, хвоя на жухлой траве – все такое сухое: поднеси спичку – и мир вспыхнет. Женя наступал босыми ступнями на рыжие иголки, на пыль, я шел следом, хотел, как он, босиком – тоже. Все время ойкал. «Не позорься», – сказал мне Женя. И я надел кеды. Он трогал пальцами кору, окаменелую кожу старика-гиганта, на пальцах оставалась липкая смола, они слипались, и на них тоже оседала пыль. Мы лежали на спине, и он так долго смотрел в небо, что – иногда я так правда думаю, – именно тогда с ним что-то случилось. Чужое, непонятное – может, его грудная клетка распахнулась и души этих молчащих сосен вошли в него и остались там расти. Женя молчал. А мне стало страшно.

      – Мы пришли. Сейчас забьем куру, – сказал дед.

      Женя кивнул, само собой, ничего особенного, и пошел за дедом. Родители были в городе, если бы они приехали, они бы не разрешили нам смотреть, этого бы не было, обошлось. Но они были в городе. Я не хотел видеть и не хотел быть трусом, разрываемый желанием всюду следовать за Женей и потребностью забиться в самый дальний угол нашего с ним чердака, лишь бы не смотреть, как они с дедом направляются в курятник.

      Ладони вспотели. Они потели почти постоянно, когда я боялся, от этого у меня на пальцах были водянистые плотные шарики: бородавки, говорил Женя, ничего страшного, это пройдет, говорила мама. Мама – врач, она знала.

      И я поплелся за ними. Жаркая глухая пустота пульсировала в ушах, в голове кто-то ухал. Дед кряхтел, когда наклонялся, – артрит. Одной рукой он придавил, прижимая крылья, курицу к доске на траве, второй занес небольшой топорик. Жаркая пустота заполнила меня полностью, дошла до ног, они стали ватными, и я зажмурился.

      Когда я открыл глаза, все плыло. Женя сидел на корточках возле чего-то маленького, похожего на бежевый теннисный мячик. Куриная голова смотрела на Женю янтарным глазом, открывался и закрывался клюв. Женя протянул руку и дотронулся до клюва пальцем.

      Я описался, мне стыдно, мне тогда было уже девять лет. Ждал, когда он начнет смеяться. Но то, что он сделал, было гораздо хуже – он не смеялся. Он смотрел сквозь меня и не видел, потому что он смотрел на что-то другое, что-то, что существует только для него, и хода туда мне явно нет.

      Это потом я буду думать, как это все по-идиотски просто и несправедливо, – или ты принимаешь участие в том, что тебе не хочется делать, или ты будешь просто пустым местом, ничем. Что так во всем, и никому не важно, к чему могут привести твои действия или – что еще хуже – к чему в конце концов приводит бездействие. Потом, а тогда мне было просто неуютно, так, как будто я лишний здесь: никому не брат, никому не внук и не сын.

      А еще я помню, как Женя впервые (кажется) открыл для себя чудесный мир чужих эмоций, выяснил опытным путем, что на них можно влиять в зависимости от того, что ты хочешь перед собой увидеть. Мама тогда взяла нас с собой в банк. После работы она зашла за нами на продленку, а потом мы пошли в отделение банка. Часов шесть вечера, конец рабочего дня, была большая живая очередь, потому что в терминале с номерками закончилась бумага.

      Женя приметил мальчика сразу. Он стоял через три человека от нас, его мать с тяжелыми сумками сидела на скамье. Было душно, и мальчик был весь потный, у него уже явно было ожирение, тут не свалишь на крупную кость. Женя смотрел на мальчика в упор, в спину, пока тот не оторвался от своей приставки и не встретился взглядом с ним. С хорошо мне знакомым ничего не выражающим взглядом.

      Мальчишка отвернулся. Потом посмотрел через плечо. Женя изучал его, как изучал отрубленную голову курицы, как изучал игрушки – свои и мои тоже, ему было без разницы, он разбирал по частям машинки, расковыривал картонные башенки макетов миниатюрных домов – просто чтобы посмотреть, что внутри, и тут же потерять к этому всякий интерес.

      Мальчику становилось все неспокойнее. Женя смотрел и смотрел на него, пока тот не побежал к матери. Та его, кажется, отругала, я не помню. Я помню только, что начал понимать: рядом со мной находится нечто, оно видит то, что не видно мне. Что это скорее страшно, чем плохо или хорошо. Что я, маленький Игорь, любимец мамы, очень много времени должен проводить наедине с тем, кто в одиннадцать лет любит пугать толстых мальчиков и трогать отрубленные головы животных. Я тогда этого