Метафизика власти. Александр Рубцов
автократий, казавшихся железобетонными). Новую стратегию выбрали самую недальновидную: душить не в объятиях, а в колыбели, лучше в зародыше. Не возглавить неизбежное, а переломить тенденцию – и именно через колено. Ужас перемен породил желание победы «как раньше» – любой ценой, но именно сокрушительной, с огромным запасом прочности по количеству, но не по качеству результатов. Более того, показное небрежение формой понималось как демонстрация силы, уверенности в какой-то иной легитимности, не иначе харизматической (отсюда столько театра). Однако реальный мотив был от обратного: не допустить, чтобы выборы громогласно подтвердили плохой тренд (результаты ЦИК – это вам не социология ЦСР). Сильная идея наложилась на встречный план: выявить фальсификат и не простить. К сшибке готовились с обеих сторон: карусели и Чуров от власти – наблюдатели и злобные аналитики от оппозиции.
В итоге в электоральном соревновании все же возник независимый допинг-контроль. Алиби власти в стиле «он и так бы победил» перестало работать: пойманного на допинге дисквалифицируют независимо от силы препарата и отрыва от соперников, иногда пожизненно.
В политике победитель не может отвечать за все действия своих оголтелых сторонников, но тогда он обязан публично расследовать факты, отрекаться от виновных, наказывать их по статье и объявлять амнистию всем, кто готов каяться сам и сообщать о деяниях других. Власть демонстративно не сделала ничего – и тем подорвала остатки легитимности, которую в классификации Макса Вебера можно было бы хоть как-то счесть формально-рациональной. Просто это другая логика: акт Магнитского тоже был санкцией не за убийство, а именно за отказ от адекватного расследования.
В какой-то момент казалось, что протест, возбужденный поведением на выборах, постепенно схлопнется из-за отсутствия эффекта и перспективы. Однако возникла другая проблема: теперь лидеру надо доказывать еще и свою легитимность в узком кругу, в своей ОПГ – объективно правящей группировке. Для этого он должен являть хронический активизм, перехват инициативы, патологическую непрогибаемость и болезненную волю к власти, если надо, то и разрушительную, в том числе в отношении своих. Отсюда long list экзотических актов как высочайшего происхождения, так и низовой инициативы, улавливающей новый дух и подражающей лидеру с добавлением отсебятины. Не изменяя поданному примеру, вождь не может остановить племя, даже при желании.
Если бы не этот выброс думского «принтера» (кстати, не взбесившегося, а правильно сориентированного), проблема формальной легитимности машины по производству диких легислатур могла бы забыться. Но это политическое казачество уже не может перестать махать шашкой, попутно срубая головы своим же. Обострение чрезвычайщины будет все чаще напоминать о мине замедленного действия – о дефиците легальной составляющей в легитимности этого «большинства». Нелегальность избрания не всегда перекрывается легитимностью