Нежный лед. Вера Мелехова
кончилось… Не тут-то было.
Как же она устала от этой нескончаемой, горькой и постыдной беды – быть в непримиримой вражде с собственным ребенком! Так устала, что жизнь немила. Но из жизни просто так, как из квартиры, не выйдешь. И обратно потом не войдешь. А устала или нет, да и от чего именно устала, спросят только на Страшном суде. А могут и не спросить. Какое это имеет значение?
Сначала Нина винила себя: недоглядела, упустила дочь! А все гордыня ее, не гордость, а именно гордыня. Та, которую попы клянут, руку для поцелуя подставляют.
Ни за что на свете Нина не хотела сидеть на социальном пособии, хотя имела на это все основания. Канада, не задавая лишних вопросов ни о вероисповедании, ни о том, кто конкретно отец ребенка, предложила Нине ежемесячное пособие, на которое можно было жить вдвоем с младенцем, не шикуя, но и не бедствуя, до самого совершеннолетия дитяти: воспитывать, глаз не спускать! Годы спустя об этой упущенной возможности Нина горько пожалела. А тогда… она честно просидела три года. Училась, освоила два языка (французский и английский, оба плохо) и компьютер. Потом «спихнула Элайну в садик, а сама аллюром на работу, флиртовать и глазки строить». Так про нее говорили те, кто не умел учиться и не хотел работать: такие же бывшие советские граждане, как и сама Нина. Она устроилась на дополнительную работу и по совету хорошей знакомой, опытной эмигрантки Эстер, купила квартирку. Дешевую из дешевых, но свою! Тараканов вывела, окно в ванной комнате (ну не роскошь?) заменила на новое. Нина шла вперед уверенно и весело! Да, экономила на еде (своей, Элайну кормила безупречно), химчистках, сапожниках, электричестве, проездных талонах…
Элайна росла как трава, как когда-то сама Нина. С Ниной не было ни малейших проблем: комнату подметала, шапку надевала, со взрослыми здоровалась первой. Мечтала поступить в университет. Денег на репетитора у мамы не было. И Нина (сама, никто не подсказал!) приспособилась одалживать абитуриентские конспекты у одноклассницы, родители которой оплачивали ей очень дорогого и очень хорошего репетитора. Потом с этим репетитором Нина познакомилась лично. Близко. Вскоре после смерти матери… Но было Нине уже восемнадцать лет. Не четырнадцать, как Элайне!
Детство Элайны тоже было благополучным. Роскошное питание (в СССР о таком и мечтать не смели), подвижные игры на свежем воздухе, вечерняя книжка с мамой, всегда, увы, переутомленной. Потом школа, не простая, а золотая. Эмигрантка и мать-одиночка, Нина устроила девочку в частную школу и платила, не жалуясь: пахала на двух работах. Искренне была уверена, что дочь ее, как она сама когда-то, будет тянуться и к культуре, и к труду, и к хорошим людям.
Потом уже, ошеломленная ранней беременностью дочери, побегав по психологам, Нина поняла истину простую и, казалось бы, очевидную: дочь совершенно не обязательно похожа на свою мать. Дочь вполне может быть полной противоположностью матери. Ах, если б раньше догадаться! На велфере бы сидела, с утра б до ночи за ручку водила!
«И все равно