Некуда. Николай Лесков
мне лучше осведомиться, в каком он положении?
– Ему лучше, и он, кажется, ждет вас с нетерпением.
– Что ж делать. Я только узнал о его несчастье и не могу тронуться к нему, ожидая с минуты на минуту непременного заседателя, с которым тотчас должен выехать.
– Будто вы сегодня едете? – спросил Гловацкий.
– А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, – добавил он, глядя на Лизу. – Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел семь раз позабыть.
– Какая странная должность!
– У нас все должности удивят вас, если найдете интерес в них всмотреться. Это еще не самая странная, самую странную занимает Юстин Помада. Он читает чистописание.
Все засмеялись.
– Право! Вы его самого расспросите о его обязанностях: он и сам то же самое вам скажет.
– Вот, Женни, фатальный наш приезд! Не успели показаться и чуть-чуть не стоили человеку жизни, – заметила Лиза.
– И еще какому человеку-то! Единственному, может быть, целому человеку на пять тысяч верст кругом.
– А вы, доктор, говорили, что лучший человек здесь мой папа, – проговорила, немножко краснея, Женни.
– Это между нами: я говорил, Петр Лукич солнце, а Помада везде антик. Петр Лукич все-таки чего-нибудь для себя желает, а тот, не сводя глаз, взирает на птицы небесные, как не жнут, не сеют, не собирают в житницы, а сыты и одеты. Я уж его пять лет сряду стараюсь испортить, да ни на один шаг в этом не подвинулся. Вы обратите на него внимание, Лизавета Егоровна, – это дорогой экземпляр, скоро таких уж ни за какие деньги нельзя будет видеть. Он стоит внимания и изучения не менее самого допотопного монстра. Право. Если любите натуру, в изучении которой не можем вам ничем помочь ни я, ни мои просвещенные друзья, сообществом которых мы здесь имеем удовольствие наслаждаться, то вот рассмотрите-ка, что такое под черепом у Юстина Помады. Говорю вам, это будет преинтересное занятие для вашей любознательности, далеко интереснейшее, чем то, о котором возвещает мне приближение вот этого проклятого колокольчика, которого, кажется, никто даже, кроме меня, и не слышит.
Из-за угла улицы, действительно, послышался колокольчик, и, прежде чем он замолк у ворот училища, доктор встал, пожал всем руки и, взяв фуражку, молча вышел за двери. Зарницын и Вязмитинов тоже стали прощаться.
– Боже, а я-то! Что ж это я наделала, засидевшись до сих пор? – тревожно проговорила Лиза, хватаясь за свою шляпку.
– Вы! Нет, уж вы не беспокойтесь: я вашу лошадь давно отослал домой и написал, что вы у нас, – сказал, останавливая Лизу, Гловацкий.
– Что вы наделали, Петр Лукич! Теперь забранят меня.
– Не бойтесь. Нынче больше бы забранили, а завтра поедете на моей лошади с Женичкой, и все благополучно обойдется.
Прощаясь с Женни, Вязмитинов спросил ее:
– Вы знакомы, Евгения Петровна, с сочинениями Гизо?
– Нет, вовсе ничего не знаю.
– Хотите читать этого писателя?
– Пожалуйста.