Некуда. Николай Лесков
горевшими перед фамильными образами в дорогих ризах; письменный стол, обитый зеленым сафьяном с вытисненными по углам золотыми арфами, кушетка, две горки с хрусталем и несколько кресел. Пол этой комнаты был весь обит войлоком, а сверху зеленым сукном.
Затем шел большой зал, занимавший средину домика, а потом комната матери Манефы и столовая, из которой шла узенькая лестница вниз в кухню.
Мать Агния ввела своих дорогих гостей прямо в спальню и усадила их на кушетку. Это было постоянное и любимое место хозяйки.
– Чай, – сказала она матери Манефе и села сама между девушками.
– Давно мы не видались, детки, – несколько нараспев произнесла игуменья, положив на колени каждой девушке одну из своих белых, аристократических рук.
– Давно, тетя! шесть лет, – отвечала Лиза.
– Да, шесть лет, друзья мои. Много воды утекло в это время. Твоя прелестная мать умерла, Геша; Зина замуж вышла; все постарели и не поумнели.
– Зина счастлива, тетя?
– Как тебе сказать, мой друг? Ни да ни нет тебе не отвечу. То, слышу, бранятся, жалуются друг на друга, то мирятся. Ничего не разберу. Второй год замужем, а комедий настроила столько, что другая в двадцать лет не успеет.
– Сестра вспыльчива.
– Взбалмошна, мой друг, а не вспыльчива. Вспыльчивость в доброй, мягкой женщине еще небольшое зло, а в ней блажь какая-то сидит.
– А он хороший человек?
– Так себе.
– Умный?
– Не вижу я в нем ума. Что за человек, когда бабы в руках удержать не умеет.
– Так они несчастливы?
– Таким людям нечего больше делать, как ссориться да мириться. Ничего, так и проживут, то ругаясь, то целуясь, да добрых людей потешая.
– А мама? Папаша?
– Брат очень состарился, а мать все котят чешет, как и в старину, бывало.
– А сестра Соня?
– С год уж ее не видала. Не любит ко мне, старухе, учащать, скучает. Впрочем, должно быть, все с гусарами в амазонке ездит. Болтается девочка, не читает ничего, ничего не любит.
– Вы, тетя, все такие же резкие.
– В мои годы, друг мой, люди не меняются, а если меняются, так очень дурно делают.
– Отчего же дурно, тетя? Никогда не поздно исправиться.
– Исправиться? – переспросила игуменья и, взглянув на Лизу, добавила: – ну, исправляются-то или меняются к лучшему только богатые, прямые, искренние натуры, а кто весь век лгал и себе, и людям и не исправлялся в молодости, тому уж на старости лет не исправиться.
– Будто уж все такие лживые, тетя, – смеясь, проговорила Лиза.
– Не все, а очень многие. Лжецов больше, чем всех дурных людей с иными пороками. Как ты думаешь, Геша? – спросила игуменья, хлопнув дружески по руке Гловацкую.
– Не знаю, Агния Николаевна, – отвечала девушка.
– Где тебе знать, мой друг, вас ведь в институте-то, как в парнике, держат.
– Да, это наше институтское воспитание ужасно, тетя, – вмешалась Лиза. – Теперь на него