Обойдённые. Николай Лесков
а то, господи, что же это в самом деле за напасть такая! Опять бы надо во второй раз перед одним и тем же господином извиняться. Не верю.
– Да совершенно не в чем-с извиняться. Вы мне только доставили искреннее удовольствие посмеяться, как я давно не смеялся, – отвечал Долинский.
Хозяйки, по-русски, оставили Долинского у себя отобедать, потом вместе ходили гулять и продержали его до полночи. Дорушка была умна, резва и весела. Долинский не заметил, как у него прошел целый день с новыми знакомыми.
– Вы, Дарья Михайловна, бываете когда-нибудь и грустны? – спросил он ее, прощаясь.
– Ой, ой, и как еще! – отвечала за нее сестра.
– И тогда уж не смеетесь?
– Черной тучею смотрит.
– Грозна и величественна бываю. Приходите почаще, так я вам доставлю удовольствие видеть себя в мрачном настроении, а теперь adieu, mon plaisir,[6] спать хочу, – сказала Дорушка и, дружески взяв руку Долинского, закричала портьеру: «Откройте».
Глава пятая
Кое-что о чувствах
Прошел месяц, как наш Долинский познакомился с сестрами Прохоровыми. Во все это время не было ни одного дня, когда бы они не видались. Ежедневно, аккуратно в четыре часа, Долинский являлся к ним и они вместе обедали, вместе гуляли, читали, ходили в театры и на маленькие балики, которые очень любила наблюдать Дора. Анна Михайловна, со своими хлопотами о закупках для магазина, часто уклонялась от так называемого Дорою «шлянья» и предоставляла сестре мыкаться по Парижу с одним Долинским. Знакомство этих трех лиц в этот промежуток времени, действительно, перешло в самую короткую и искреннюю дружбу.
– Чудо, как весело мы теперь живем! – восклицала Дора.
– Это правда, – отвечал необыкновенно повеселевший Нестор Игнатьевич.
– А все, ведь, мне, всем обязаны.
– Ну, конечно-с, вам, Дарья Михайловна.
– Разумеется; а не будь вы такой пентюх, все могло бы быть еще веселее.
– Что ж я, например, должен бы делать, если б не имел чина пентюха?
– Это вы не можете догадаться, что бы вы должны делать? Вы, милостивый государь, даже из вежливости должны бы в которую-нибудь из нас влюбиться, – говорила ему не раз, расшалившись, Дорушка.
– Не могу, – отвечал Долинский.
– Отчего это не можете? Как бы весело-то было, чудо?
– Да вот видеть чудес-то я именно и боюсь.
– Э, лучше скажите, что просто у вас, батюшка мой, вкуса нет, – шутила Дора.
– Ну, как тебе не стыдно, Дора, уши, право, вянут слушать, что ты только врешь, – останавливала ее в таких случаях скромная Анна Михайловна.
– Стыдно, мой друг, только красть, лениться да обманывать, – обыкновенно отвечала Дора.
Мрачное настроение духа, в котором Дорушка, по ее собственным словам, была грозна и величественна, во все это время не приходило к ней ни разу, но она иногда очень упорно молчала час и другой, и потом вдруг разрешалась вопросом, показывавшим, что она все это время думала о Долинском.
– Скажите мне, пожалуйста,
До свидания, моя радость (франц)