Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934. Александр Рупасов
в пользу недопустимости уступок капиталистическим странам, подобных сделанным при подготовке Литвиновского протокола[269]. Раскол, происшедший в Политбюро в конце января – начале февраля и выплеснувшийся на пленуме ЦК ВКП(б) в апреле 1929 г. в открытую атаку на «правых» (к которым был близок Литвинов), стимулировали возвращение сталинского руководства к конфронтационной линии в отношении стран региона. Этому также способствовала эйфория по поводу предрешенного поражением консерваторов восстановления дипломатических отношений с Англией[270]. «Рыкова с Бухариным и Литвинова» руководитель Политбюро изобличал в том, что «эти люди не видят ни роста силы и могущества СССР, ни тех изменений в международных отношениях, которые произошли (и будут происходить) в последнее время»[271]. «Держитесь покрепче в отношении Китая и Англии – поручал он соратникам. – Проверяйте во всем Литвинова, который, видимо, не симпатизирует нашей политике»[272].
Ирония истории СССР не замедлила себя ждать. «Наступление социализма по всему фронту» уже в начале 1930 г. обернулось глубоким социально-политическим и хозяйственным кризисом, диктовавшим необходимость любой ценой продлить «мирную передышку» и получить от соседей гарантии невмешательства и ненападения. В международном контексте того требовал многомерный кризис Рапалло, в первые месяцы 1930 г. принявший открытую и тяжелую форму. Примат внутриполитических соображений и их осложненность германской проблемой вели к сосредоточению новых дипломатических усилий главным образом на Польше. В середине марта, озабоченное тем, «что польское правительство может пойти на вмешательство»[273], Политбюро вплотную подошло к решению предложить Польше возобновить переговоры о пакте ненападения, известие об этом Наркоминдел лансировал в британскую печать[274]. В конечном счете советское руководство решило ограничиться половинчатыми публичными заявлениями о желании добрососедских отношений с Польшей: выступление с инициативой новых переговоров было равносильно отказу от выработанной в 1927 г. позиции и чревато повторением опыта Московского протокола. «Военная тревога» 1930 г., далеко вышедшая за рамки привычной для соседей СССР «сезонной войны нервов», в феврале-мае 1930 г. затронула весь пояс Восточной Европы[275].
К лету 1930 г. острота внутриполитического кризиса в СССР ослабла, тогда как в Румынии, Финляндии и Польше он стал приобретать жесткие формы. В Румынии он разрешился вступлением на престол Кароля II в июне 1930 г. и последующей перестройкой государственного управления. Правящие круги Польши и Финляндии были озабочены осенними парламентскими выборами, режим Пилсудского «пацифицировал» Восточную Галицию. В то время, как импульс к активизации советской политики в отношении западных соседних государств угасал, реконструкции и увеличению Красной Армии был придан новый толчок. Решения PBC СССР, 13 июня 1930 г. утвердившего план строительства
Финская миссия в СССР обращала внимание на разнобой в оценках протокола 9 февраля, на недельную задержку ноты НКИД, в победном тоне извещавшей о его подписании, и на обтекаемость суждений на этот счет на Московской губернской партконференции (UM. Fb7. Р. Artin rapporti. 27.2.1929. S.1–3). Вероятно, аргументация критиков Московского протокола была близка утверждению Чичерина: «Наше первое предложение Польше было вполне удачно как пацифистская демонстрация и противовес россказням врагов о наших военных замыслах; когда Польша выдвинула разные резоны для отказа, наше положение было блестящим, и на этом надо было остановиться…» (Письмо Г.В. Чичерина И.В. Сталину, Груневальд, 22.3.1929).
Накануне парламентских выборов Сталин предсказывал, что «поражение консерваторов имело бы для Европы вообще, для нас особенно, громадное значение» (Письмо И.В. Сталина Г.В. Чичерину, 31.5.1929. – РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 2. Д. 48. Л. 8).
Письмо И.В. Сталина В.М. Молотову, Сочи, 7.10.1929//Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936. М.,1995. С. 167.
Письмо И.В. Сталина К.Е. Ворошилову, [Сочи, не позднее 3.9.1929]. – РГАСПИ. Ф. 74. Оп. 2. Д. 38. Л. 88.
См. решение «Об Украине и Белоруссии» от 11.3.1930 (раздел 3).
Письмо Б.С. Стомонякова В.А. Антонову-Овсеенко, 17.03.1930. – АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 14. П 149. Д. 2. Л. 27; [Louis Fischer] Soviet fear of Poland: Desire for a Treaty of Security//Daily Herald. 18.3.1930; Польша и СССР. Известия. 18.3.1930; E. Ovey to A. Henderson, desp., Moscow, 28.3.1930//DBFP. 2nd ser. Vol.VII. L., 1958. P. 122; Raport J. Kowalewskiego do T. Pełczynskiego, Moskwa, 10.3.1930. – AAN. Attache wojskowi w Moskwie. T.92. S.73–74. Одновременно в НКИД разрабатывались предложения по уступкам Польше (в области – транзита и др.). См. также: Jonathan Haslam. Soviet foreign policy 1930–1933: The impact of depression. L.,1983. P. 24–29, 130–131.
См., в частности: Телеграмма M.M. Литвинова А.Я. Аросеву, 28.2.1930//ДВП СССР. Т.XIII. С.118; H.M. Knatchbull-Hugesen to A. Henderson, desp., Riga, 29.5.1930. – PRO. PO 371/14828/N3799.