Сплясать для Самуэлы. Хагит Гиора
на круги родимых болтанок меня тут же заколошматило. И как всегда, из теснин телефонной шелупони непредсказуемо, как записка, обронённая и прижатая ветром к тем самым предназначенным дверям от знакомых чьих-то знакомых выкатилось название. Хитрован и бабцы рыли-рыли и что-то нарыли. Кто-то слышал, её перевели во… «взоры ветра»? «ветренные зори», «взоры»?
«Ветряные… – не мельницы! – узоры»?.. какой-то ветрозор-ветровзор, как в шекспировых комедиях.
Она-то, читая и смеясь, думала увязать, додумывая дни свои, в смыслы. Ан нет! вышла орбита иная – на выселки, в иное место. И мне предстоит зайти в «Зори Ветра», узреть его сыпучие начертания, взоры-узоры не в песчаной пустыне, где они сметены вмиг7, а в срединном месте, кишащем скоплениями безмолвий, навеянных и развеянных обетов, обещаний, миражей, в убежище-приёмнике для отчаливающих, в Хайфе.
А скажите-ка, есть там… здесь… любопытствующие к Узорам?
Оказалось – старинное благотворительное заведение. После мировых мешанин прошлого века его попечителями стали израильтяне. Где? На спуске к морю, солидно-европейском, самом респектабельном. В компактных вместилищах больничного типа тумбочка и кровать, в положенный час в общем пространстве общая кормёжка, но! – просторный холл и Главный Зал Ожидания с огромным TV-экраном, где на попечении наёмной обслуги постояльцы завершают своё житьё-бытьё.
ПО ДОРОГЕ К ОСАМ
В Узорах ветра
Жара наваливается нещадно, забирает дыхание против всех правил времён года. Вот и подножье спуска с высот, где неистовствовал пророк Илия. Роскошные ступени в орнаменте стриженых газонов, стриженых кустов, стриженых деревьев и храм чьей-то веры с золочёным куполом. Допуск ввысь к расчерченным красотам за высокой решёткой можно купить, пройдя проверку – не полиции, но вооружённой охраны, ВОХРа той веры; у них своя форма.
Я же – вниз по бесплатной улице начинаю схождение к морю, где стык, где сходни, где встречают и происходит касание, где сходят на берег и где отчаливают.
Красивые давнишние фасады. Через пустейший холл с узорным полом и кожаными креслами вхожу в бескрайний зал. Дворцовые стёкла гигантских окон глядят в простор двора – запущен, щедр и пуст в кайме цветущих зарослей.
На белизну стен времён, когда Британия была империей, навешаны бумажные и тряпичные поделки. Командные голоса и перебежки персонала туда-сюда. Экран ТВ ярко и энергично, как брандспойт, исторгает что-то беспрекословно убедительное. Звук отключён.
На силуэтах, осевших в инвалидных креслах, осела немота. Движется и окликает друг друга издалека только обслуга, все деловые, заняты, спешат и всегда мимо – евреи, арабы, «русские» последней волны, рванувшие от разора и разбоя своей империи.
Ищу. Не вижу. Спрашиваю пробегающих. Указывают: там, в коляске, спиной ко входу. Не приближаюсь, боюсь.
Обхожу по стеночке. Самуэла?.. Ой, кажется, она. Ой, а что сейчас скажу? Как начну? Ах да, я же так
Скажи мне, чертежник пустыни,
Сыпучих песков геометр,
Ужели безудержность линий
Сильнее, чем дующий ветр?
О.М.