Сплясать для Самуэлы. Хагит Гиора
всё тех же. Каждые три-четыре часа в автобусе или на перекрёстке что-то взрывное или ножевое. Спустя двадцать минут строчка забелена: «нападавший нейтрализован».
В обустроенном мире, общаясь с экранчиками, ступая по тротуарам или, несомые электросилой, скользя по ним, нет места словам «террорист застрелен». Подобное выражение ржаво, скребёт по фибрам души, вредно здоровью. Вот и в эС-эС-эСэР словечко «еврей» не возникало ни в печатных бумагах, ни когда вещало радио, так что одна тётка страшно оскорбилась, когда кто-то грубо заявил, что Христос (о нём наслышана и, наверно, верила) был «еврей». Вот и гадают граждане обустроенного мира, каждый себе, что́ укрыто за мягчайшей подменой «нападавший нейтрализован», теряясь в надеждах: нервнобольной? наркоман? или наш неизбывный компонент – просто уголовник? как Швейцария в последней мировой войне, стал нейтрален; нейтрализован?
После сухоты Ерушалаима прибрежная житуха Хайфы открыта, размягчена, пёстро заполнила улицы, вход в кафе без досмотра2; говорильня; торговля занята удовольствием торга, а не – плати и беги по своим делам. Столики, забегаловки, плоть ублажает себя разновидностями прочей, поджаренной и подкопчённой плоти. Те же словечки, те же клиенты, те же прохожие. Ах, город у моря среди земель, такой средиземный, ты совсем не Ерушалаим, накрепко перегороженный, ты – Бруклин во Сионе, раствор людских потреб, снующих одна мимо другой. В урчании твоих запивочных-закусочных, да-да, по улице Пророков, сейчас нашарю зёрнышко, где-то здесь выпало ему приземление, а мне – протянуться к нему, достать. Сейчас касание состоится.
В лицах, прожёванных в пивнушках, лавках фалафельных и табачных, пропечатано: здесь сидим и не сходим. Прохожу – поворачиваются, шкуру просверливают взгляды, ух, как впиваются воедино в спину, а та, что кинулась в глаза издалека, как поджара, в деятельных морщинах, как разноцветна и распатлана в деталях, как коричнева, как резко означены брови и ногти и рот, а я изо всех сил мимо, мимо, ничего не замечаю, да-с! Я раньше здесь не проходила, и вообще не вашего гнездилища, не из Хайфы, и не туристка, я еруша́лмит3, да.
Загончики выпить и пожевать открыты, дома прижаты вплотную, и прямо от тротуара и вправду вдруг калиточка малая, дощатая, отводит в сторону, за ней дорожка узкая вдоль бетона.
Она означила кратко и точно.
Служебный задворок, газовые баллоны про запас у стены и всякое по хозяйству алюминиевое и жестяное. А где вход в жильё? Хотя бы чёрный? Железные квадраты, как створки ворот, амбарный засов и громадный замок, это в убежище… А, ступеньки и ниша, и поворот, ещё один малый пролёт, ага, есть дверь, тут и нажмём звоночек.
Высовывается физиономия круглая, ушлая, чичиковские гляделки; хитрован, подрядчик нового наплыва из новой России. Скользко.
– Я к Самуэле…
Однако дверь не открывается, только просунута голова, и скользит улыбочка по мне, нежданной. И по-русски, по-свойски, объяснительно:
– Мы ждём комиссию.
И крепко-крепко
Периодически, когда в Израиле учащаются теракты, во всех общественных местах начинаются проверки на входе; особенно в Иерусалиме (Прим. ред.)
Жительница Ерушалаима (ивр.)