Божий суд. Утро на закате. Михаил Антонов
улице светило весеннее солнце, но я не чувствовал его тепла или свежести ветра. Материальный мир перестал для меня существовать. Осязание и обоняние исчезли, а вот зрение и слух остались. Это казалось немножко странным.
– Пойдем вон в тот магазинчик, – сказал отец, – там, наверное, удобнее всего будет.
– «Голованов и компания», что ли? – уточнил я.
– Да нет, там двери стеклянные и народ ходит. Вот рядом, в подвальчике, дверь плотная, тяжелая, и ею мало кто пользуется. Эта подойдет.
– Там находится их ремонтная мастерская, я как-то видик ремонтировал, – показал я свою осведомленность.
– Да? Впрочем, какая разница, – заметил отец.
И, удержав меня за рукав, добавил:
– Да пропусти ты эту машину.
– А что, задавит?
– Нет, конечно, но в ней люди, а у них души. Столкнешься с душой живущего и самому неприятно будет, и ему вредно.
Я поверил отцу на слово.
Пока мы пересекали проспект Ленина, я поинтересовался:
– А вот встречать своих только что умерших потомков – это что, обязанность такая?
– Да нет. Для этого ты должен быть достоин этой миссии и, конечно, свободен. Сам вскоре поймешь.
Уже на каменной лесенке, ведущей в подвальное помещение мастерской, мы нос к носу столкнулись с миловидной гражданкой лет тридцати, только что сдавшей что-то в ремонт и на ходу прячущей в сумочку квитанцию. Отец недовольно чертыхнулся и прижался к стенке, пропуская ее. Я, последовав было его примеру, в последний момент из-за какого-то дикого любопытства протянул руку и коснулся женщины где-то в районе ее симпатичного декольте.
Лучше бы я не экспериментировал. Моя рука прошла сквозь ее тело. При этом я ощутил не нежную кожу своими пальцами, а какой-то странный спазм, передернувший все мое существо. Очень неприятный. Да и женщину передернуло от моего прикосновения. Она недовольно обернулась, пытаясь выяснить, что это такое, и ее недовольство расстроило меня еще больше.
– Я же предупреждал, – покачал головой отец.
Я виновато промолчал.
– Ну, вот мы и пришли, – сообщил он. – Я пойду первым, а ты уж потом, через некоторое время.
Отец потянул на себя дверь. За ней, я знал, находилась небольшая комнатка с конторкой приемщика и стеллажами, набитыми неисправной и уже починенной техникой. В этот же раз за дверью была непроглядная мгла. Прямо как стена. Даже уличный свет не выхватил ни сантиметра из нее. Отец стал быстро таять, блекнуть, теряя контур и краски, а затем как будто всосался в эту темноту.
Пораженный таким зрелищем, я некоторое время постоял перед захлопнувшейся дверью. Затем, сообразив, что иного пути у меня все равно нет, решительно потянул дверь на себя. Она распахнулась легко и беззвучно. И опять я не увидел перед собой знакомого интерьера радиомастерской. На этот раз вместо тьмы, встречавшей отца, я увидел яркий белый свет, заливавший весь прямоугольник двери. Он, как ни странно, ничего не освещал, и в то же время за ним ничего не было видно. Это