Круть. Виктор Пелевин

      Пролог

      Император лежал на плитах сенатской курии. Темная кровь из пронзенного сердца и пурпур плаща сливались в полутьме – глядя на августейший силуэт с высоты, можно было подумать, что принцепс быстро набирает корпулентность. Вокруг, подобно хору в греческой драме, выли и бормотали сенаторы с кинжалами в руках.

      Среди них – et tu, Brute! – был и преемник, усыновленный божественным и принявший его славное имя. Тоже Порфирий. Лицо нового принцепса выражало печаль, решимость, умеренный оптимизм в отношении будущего и другие подходящие к ситуации государственные смыслы.

      Вот так молодое поколение приходит нам на смену. Судя по свершившемуся злодеянию, я обучил преемника тонкостям ремесла неплохо. Ни одного доноса о заговоре.

      Я знал это точно.

      Мертвым императором был я сам.

      Вернее, все обстояло чуть сложнее. Я был убитым, и я же смотрел на него сверху, будто глаз на потолке. Никакой тревоги или страха – наоборот, я был спокоен и почти счастлив.

      Значит, загробная жизнь существует. И дух, покинув тело, действительно видит и чувствует то же самое, что ощущал, когда у него были телесные органы… Суеверие, которое я не мог принять при жизни, оказалось правдой.

      Еще я слышал, что дух на время остается в мире, следя за теми, с кем погибший не может разорвать сердечную связь.

      А вот это, похоже, было неправдой.

      Особого интереса к оставшимся внизу я не испытывал. Даже к преемнику Порфирию (тот уже объяснял что-то ворвавшейся в курию страже – лицо его было спокойно, а жесты полны достоинства). Справится, надо полагать. Мне было все равно.

      Меня интересовал лишь новый, только открывшийся мне нематериальный мир. Чем он был на самом деле? И, главное, чем стал я сам? Собственного тела я не видел – его не было. Во всяком случае, такого, как прежде.

      Могу ли я проходить сквозь стены? Я повернулся и увидел близкую роспись потолка – Сципион Африканский стоял возле нелепо изображенной баллисты (художникам надо проводить больше времени в воюющих провинциях, но об этом пусть заботится преемник).

      Сделав легкое усилие, я поплыл к потолку, заметил пыль и паутину на приблизившейся лепнине – и без усилия вошел в толщу камня. Стало темно.

      Я ожидал, что пройду кладку насквозь и увижу небо, но этого не случилось. Темнота окружала меня со всех сторон, и я не мог ее покинуть. В конце концов я попытался вернуться назад в курию, но не сумел.

      Трудно было понять, двигаюсь ли я на самом деле. Если я перемещался, то неясно, с какой скоростью и куда: отметки, относительно которых возможна была ориентация, отсутствовали. Сама идея движения в подобной ситуации теряла смысл.

      Вдруг я услышал в темноте шепот:

      – Порфирий! Император Порфирий! Ты слышишь нас?

      – Кто вы?

      Мой голос прозвучал хрипло и испуганно. Было непонятно, откуда вылетели эти слова. Однако я знал, что произнес их.

      – Мы те, кому ты причинил муку при жизни. Мы ждали твоей смерти и пришли отомстить…

      Шепот, долетавший со всех сторон сразу, весьма терзал. К счастью, в этой пустой черной безбрежности повредить мне было невозможно… Или возможно? Не зарекайся, мист. С Ахероном шутки плохи.

      Я заметил, что темнота вокруг уже не совсем пуста.

      Я висел в воздухе над какой-то поверхностью – и мир вокруг оплотнялся, снова становясь материальным. То же происходило и со мной. Сделались различимы ветки ночных деревьев и далекие зарева звезд, а потом сила тяжести увлекла меня вниз.

      Я ушиб колено, упав на землю. У меня появилось тело. При жизни я часто думал, что для загробных скитаний душе нужна будет иллюзия телесности – и оказался прав.

      Кажется, я находился в ночном лесу. Но это не был обычный лес.

      – Порфирий! Император Порфирий! Ты слышишь нас?

      Что-то мягкое коснулось моей руки, затем ноги, спины… Казалось, сотни крохотных мелких рук цепляются за мою одежду.

      Я понял, кто вокруг: души моих жертв. Они не были похожи на людей и скорее напоминали ночных насекомых, носящихся около лампы. Только лампой этой был я сам.

      Я начал узнавать гостей.

      Вот истыканные стрелами антинои, прикованные к золотой цепи. Вот казненные ради конфискации менялы, обвиненные в заговоре. Вот базарные мыслители о судьбах империи, сошедшие с крестов. А это погибшие в войнах легионеры – их много, очень много, и становится все больше, потому что они гибнут прямо сейчас.

      В обычном смысле я не видел ничего – но разум мой каким-то образом распознавал эти легчайшие прикосновения.

      Не все души носились вокруг в ярости. Иные из них походили на неподвижно горящие в темноте огни, или даже глаза, устремленные на меня.

      Я