Мировая жила. Дмитрий Парсиев
сделал, мразь? – он выплевывал из себя слова на свистящем выдохе и раз за разом обрушивал на Макаркины ребра грязный сапог, – Ты лучших собак мне испортил своим проклятием, гнида. Лучших! Ты слышал?
Макар молчал. Если те собаки, которых он приложил «цепенящим ужасом», были лучшими, то может он и поторопился сдаваться. Так себе собачки: и для схватки обучены плохо, и боевых заклятий им нюхать раньше явно не давали. Макара это соображение даже удивило, коли в этой империи нифрила как грязи, то сопротивление нифрильной могии собакам должны бы были с молочных зубов прививать.
Потом его подняли и погнали обратно в сторону моря. К полудню привели на большую заставу на берегу. Макар с сожалением смотрел на раскинувшийся у ног океан, у пленного, такое зрелище воплощенной безбрежной воли, вызывало чувство щемящей тоски. Он предпочел бы сейчас оказаться на «Кубе». Подумал с теплотой о друзьях, оставалось надеяться, что десант успешно проведет разведку и вернется назад на яхту к остальному отряду.
Потом водили в допросную. Но спрашивали мало, тем более, что Макар предпочитал отмалчиваться. Больше опять били. Имперцы почему-то были уверены, что Макар – обычный пират. Разуверять их он не пытался. Потом отвели к судье. Тот самый имперский суд оказался делом совершенно плевым. Макар даже испытал разочарование, все ж таки предыдущий суд проходил во дворце, а судьей выступал сам Азум-хан.
Здесь же Макара завели в сырую и жаркую бамбуковую хижину, где обильно потеющий полноватый имперец в таком же сером мундире, как и все остальные, позевывая, признал его виновным в пиратстве и назначил отбытие бессрочного наказания на нифриловом руднике. На его послужную дорожку, прописанную по внешней стороне левой руки, к Макаркиному удивлению, даже не взглянули.
Зато поставили нифрилом нелепый знак на внутренней стороне запястья. Нарисовали в ряд несколько черточек одинаковой длины, но все разной толщины. Под каждой черточкой – цифра. Потом отвели в трюм транспортного судна, где уже сидели в клетках два десятка таких же как он неудачников. Ждать на месте долго не пришлось. Уже к вечеру судно вышло в море, а еще до темноты свернуло в речное устье. Макара повезли куда-то в материковую глубь.
Вася выбрел на пыльную проселочную дорогу, ведущую вглубь материка, и зашагал с уверенным видом. До самого полудня никого на этой дороге не встретил, пока не показалась ему стоящая на обочине телега. Когда Вася подошел ближе, увидел выпряженную из телеги, отведенную в тенек лошадь, человека, по виду явного крестьянина, и что у телеги слетело колесо. Не раздумывая, как это и водится у деревенских, подошел и взялся помогать мужику садить колесо на ось.
Мужик помощь принял безо всякого удивления. Вдвоем они споро восстановили целостность средства передвижения. Мужик сделал перерыв на пару глотков из тыквенной фляги, а Вася, пока тот передыхал, запряг лошадку. Можно было трогаться. Они с тем мужиком едва обмолвились парой предложений, но Вася уверенно забрался в телегу, а мужик слова не сказал. Тронулись молча и еще с полчаса