1991. Алексей Птица
сражаться? – задал я вопрос Ящеру, помахивая саблей. – Что-то неохота зверя в себе убивать, он мне ещё пригодится.
– Нельзя, – рявкнул прямо над моей головой Молох. – Нарушение договора.
– Ты должен выбрать себя, – согласился с ним Ящер, – по-другому никак.
– Кому это я должен? И что значит: «выбрать себя»? Да я вообще никакого договора ни с кем не заключал!
– То, что ты хочешь от себя! То, чего хочешь добиться в жизни. И то, что желаешь получить в будущем. Договор заключил я, а ты – мой меч. Всё, решайся, я ухожу. Удачи в бою!
С последними его словами стены арены выросли и поднялись на невообразимую высоту, заслонив всё вокруг. «Выйдет только один», – промелькнули в моей голове последние мысленные слова Ящера, и он исчез. Вслед за ним исчез, очертив контуры призрачной двери, и Молох, оставив меня наедине с самим собой.
Вот так-то! Сам с собой, сам себя (или лучше: сам на себя?), один на себя или Один из Меня?!
Помахивая саблей и богато изукрашенным золотом шамширом, взятым у одного из поверженных, я аккуратно приближался сам к себе, пристально вглядываясь в черты собственного лица, напряжённую позу и пытаясь уловить признаки начала движения. Это было чем-то похоже на игру в шахматы с самим собой. Ты вроде бы наперёд знаешь каждый ход «противника», но ломаешь при этом комедию, то поддаваясь, то нападая. Однако и нет никаких сомнений в том, что ты обязательно выиграешь…
Хотя, нет, это сравнение не совсем верное. Тут либо я, либо последний из оставшихся «Я», ведь третий и четвёртый уже уничтожены мной же. Блин, как-то я малость запутался в себе самом, в этом кривом зазеркалье собственной психики. Боже!
Ответом мне стали громоподобный хохот и фраза:
– А ты всё же так и остался тем человеком, которым был изначально. «Боже»?! Ха-ха-ха! Того, кого ты так назвал, здесь нет. Сражайся, смертный!
– Трудно быть Богом, а человеком ещё труднее! И да: я – человек! – сказал я сам себе, получив в ответ красноречивое молчание. Труднее всего спорить с самим собой, хотя аргументы могут быть самые разные. Ты, получается, всегда прав.
В этот момент я соединился с оставшейся частью снова в одно тело, но моё сознание вновь поплыло и разделилось теперь уже на три разные части. Одна, став арбитром, поднялась над ареной, зависнув прямо над ней на расстоянии вытянутой руки от двух призрачных голов.
Остальные две части (а их представляли все мои мысли, желания, надежды и ожидания) сначала слились в один комок, кипя и клокоча, затем, разделившись, образовали каждый свою животную сущность. Из одного угла площадки для боя поднялась ввысь обезьяна. Её огненно-золотая шерсть тихо переливалась искрами ржавого огня. В крепких узловатых лапах она сжимала дубину из железного дерева, а её глаза мерцали в ожидании славы и власти.
С другого конца поднялся на задние лапы медведь. Он ничего не держал, лишь остро заточенные когти блестели антрацитом. Буро-чёрная шерсть встала на загривке дыбом, отражая его чувства и мысли. Обезьяна же была спокойна: она-то