Семь рассказов. Элла Долгарева
пропустить Важное. А важное требует уважения, ждёт внимания. Тропинка шла в гору и под гору, была гладкой и была скользкой. Иногда вдоль тропинки росли прекрасные цветы, иногда из кустов выпрыгивал лягушка прямо под ноги женщине или камешек больно впивался в подошву. Иногда шёл дождь, но чаще светило солнце. Дул ветер, принося с собой запах чужих тропинок и историй. Чуча;во-чучаво;.. И вот так шла и шла она. Вдруг смотрит-навстречу ей по тропе идёт другая женщина. Присмотрелась, а это она сама идёт. Та, что шла по этой тропе, до того, как умерла. Подошла она ближе и обняла ее. Так женщина встретилась с самой собой. Зачем жила эта женщина? Зачем слушала сказки деревьев и крик ночной лисицы? Зачем сидела у костра и пела свою песню: «Чуча;во-чучаво;». Почему ходила она по своей тропе? Хотите это знать? Хорошо. Я скажу. Ответ простой, как роса по утрам на траве, что растет вдоль тропинки, по которой ходила та женщина… И не слышимый, как ветер, что качает верхушки деревьев. Он длинный, как тропа от начала пути и до его конца. Ответ этот такой: «ЧучАво-ЧучавО;». Только перевод с языка этой женщины я не знаю.
Адвайтин замолчал.
В повисшей тишине был слышен только писк одинокого комара, на которого никто не обращал внимания.
Артём, самый старший из ребят, лениво почёсывая комариные укусы на руках и ногах, спросил:
—И чо? Какова была её миссия, тётки этой? Чего она ходила туда-сюда? Смысл сказки в итоге в чём?
Все остальные тоже озадачено и разочаровано смотрели на сторожа Адвайтина, который, казалось, уже напрочь забыл о сказке и, как ни в чем ни бывало, прищурившись от удовольствия, шумно пил чай из блюдца.
Из всех присутствующих сказку понял только один Егор. Но рассказать об этом он никому не мог. Во-вторых, «купол» мешал, а во-первых, все равно бы никто ничего не понял.
Груши
В саду пахло гнилыми грушами, упавшими с деревьев. Нещадно палило солнце. У поленницы с дровами в тени лежал облезлый пёс Макар и грыз блох у хвоста. Иногда пробегал случайный ветерок, легко и приятно касаясь лица и плеч. Муха кружила над гнилой грушей, выбирая лучшую локацию для пригрушения. В полной тишине были слышны только далекое щебетание птиц и шорох гравия, от шин какого-то заблудившегося авто.
Савицкий сорвал спелую грушу с дерева. Впился зубами. Груша внутри была теплой, напитанной южным солнцем. Он любил груши больше, чем яблоки. В детстве у него было воспаление лёгких. А груша полезна для работы легких. Вдали послышался протяжный гудок паровоза. Вернее, электрички. Но Савицкому нравилось думать, что это паровоз, с кипящей в котле водой. И он гудит, выпуская пар из трубы. Ребёнком он мечтал стать кочегаром, на таком вот настоящем паровозе. И ходить чумазым, с измазанным углем лицом безнаказанно. Без битья бабушкиной хворостиной.
Зоя, жена Савицкого, говорит, что он застрял в оральной стадии развития:
– Ты инфантил, Савицкий. Тебе нужна мамина юбка. Ты абсолютно не разбираешься в людях! Да что