Все, что мы помним. Брюс Нэш
говорить Фелисити и Частити. Без разницы.
Эти фотографии принесли мне мой сын и моя дочь. И я понимаю почему. Они такие хорошие дети! Им нравится, чтобы все было так, как и должно быть. Красивые фотографии в красивых рамках. На некоторых из них – Фелисити и Частити. Моя дочь приносит их и меняет на другие, зачастую так, что я ее за этим не застаю. Взять, к примеру, вот эту, где Фелисити и Частити – мои внучки. Малышки, сидящие бок о бок в этой, как ее… коляске. В колыбельке. Колыбелька… Слово, которое нынче нечасто услышишь. Крохотные розовые пальчики… И я могу отличить их друг от друга. Нет, не пальчики. Частити и Фелисити. Да вообще-то и пальчики тоже. Эти вот Фелисити, а эти – Частити.
На другой фотографии они одеты как на бал или что-то в этом роде – в такого рода платья, какие я иногда вижу в телевизоре. Все такие пышные и блестящие… Пышные во всех смыслах этого слова – младенчество уже давно позади. Склоняюсь к мысли, что вот эта – Фелисити, а эта – Частити.
Есть там также фото моего сына, моей дочери и много других фотографий. И, конечно же, я знаю, кто там на них. Мои сын и дочь часто мне так говорят.
– Ну конечно же, ты знаешь, кто это, – говорят они мне.
Но они никогда не говорят такого про фотографию с тем дядечкой постарше, засунутую в самую глубину, к стенке. Просто переставляют ее вперед, когда думают, что я этого не вижу. По крайней мере, мой сын. Моя дочь всегда слишком занята, в ее жизни слишком уж много всего происходит. Слишком много тяжких крестов – крестей? – которые ей приходится нести. Я знаю, что они оба ждут, когда же я наконец скажу что-нибудь про этого дядечку постарше. В такие моменты я всегда поворачиваюсь к окну. К деревьям за ним и растениям в горшках на полу под ним. И иногда прошу свою дочь или сына напомнить мне, как называется то или иное дерево за окном или растение в горшке. Но они не слишком-то хорошо разбираются в деревьях или комнатных растениях.
– Ну конечно же, вы знаете, как оно называется, – иногда говорю я им, указывая на какое-нибудь из них. Не думаю, что они понимают суть этой шутки.
На кровати моей приятельницы – опять какой-то мужчина. Опять на кровати моей приятельницы лежит какой-то мужчина. Глаза у него открыты. Рот тоже открыт. И то, и другое нацелено в телевизор. Там, в телевизоре, рядком сидят трое улыбающихся людей – эксперты в какой-то там области, на столе перед ними – кофейные кружки.
Я придвигаю свой ходунок поближе. Слышу, как он дышит. В смысле тот субъект на кровати моей приятельницы. Рядом с кроватью нет доски для игры в скрэббл, а возле окна – инвалидного кресла.
Входит девушка из Нигерии. Она называет меня Розой и желает мне доброго утра, поэтому я разворачиваю ходунок к двери. Она поправляет этому субъекту подушки, щупает пульс. Рот у него по-прежнему открыт.
– Он не играет в скрэббл, – говорю я ей.
Она улыбается мне, и я возвращаюсь в коридор, где славный парнишка, который моет полы, трет шваброй пол возле надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ». Он замечает меня и отодвигается в угол – его швабра, по-прежнему мотаясь вправо-влево, скользит по полу вслед за ним. Я наблюдаю за шваброй и за тем, как красиво этот славный