Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…. Александр Подольский
заходи, – Лера отступила. – Марьяшку повидаешь немного.
Отерев подошвы о коврик, Грановский вошел в квартиру, куда его не допускали последние полгода.
– Не промок? Сухой? – спросила Лера, тронув его за плечо.
– Да нет, дождя… нет. – Лицо Грановского внезапно вытянулось.
– Ты чего?
Грановский уставился на жену. Его глаза расширились. Прилипшая к темной стороне подсознания ленточка неясного чувства внезапно отклеилась.
– Вот оно. Сухой, – прошептал он.
Извинившись перед Лерой, он спустился в машину, стараясь распутать гордиев узел фактов, намертво связанных в его возбужденном сознании.
Нет, невозможно…
А почему, собственно, невозможно?
Сорванный с полдороги Зверев сидел за рулем, уставившись в смартфон, на экране которого пестрел красками букет полевых цветов на деревенском столе. Поймав взгляд Грановского, он пояснил:
– Новая работа племяшки.
– Выглядит странновато.
– Почему? На планшете всегда так. Не живые краски же.
Грановский вперил в него полный сомнений взгляд.
– Слушай, что ты увидел такого на портрете? Ну, у Котовой.
– А, это… Да, там подпись: «би, ай, си» – латиницей, я думал, «бик», а там «ВК» по-русски – ну, как «ВКонтакте»… Просто вертикальная черточка отдельно, – и он нарисовал в воздухе пальцем буквы «BIC».
Грановский рвал карман, стараясь извлечь телефон.
– Алло, Светлана Павловна? Вопрос такой странный. Не знаете, как зовут художника, кто вашего… Кирилла нарисовал?
– Сейчас посмотрю. У Ирочки было записано. Но я помню, та девушка больше не рисует. Ира говорила, с ней произошел какой-то несчастный случай.
Услышав имя, Грановский медленно опустил руку. Смартфон соскользнул ему на колени.
– Идиот я, Миш. Он почти проговорился, а я ничего не понял. Я дважды ни черта не понял.
11
Грановский сцепил руки в замок и смотрел в глаза мужчины, закованного в наручники, сидевшего по другую сторону стола.
– Это же надо… – не выдержал он.
– Вот именно. Ты сидел здесь, напротив меня. Смотрел на меня. Даже трогал меня. И ни хрена не понял. Видать, пропил все мозги, майор. Судя по красному носу, – хрипло рассмеялся Олег Коробченко.
– Хитрая ты сволочь, – прошептал майор, наклонившись к задержанному. – Но все же кое-что я понял.
– И что же именно, майор?
– Неважно. А вот чего не пойму, зачем тебе это? – Грановский лукавил, он знал ответ.
В памяти всплыл скрежет протеза. Вот только Фёдор Гусев не писал картины, как писала их Виктория Коробченко, не вкладывал душу в свои работы, с которых смотрели почти живые лица. И не Фёдор Гусев остался с протезом вместо правой руки, который Грановский видел сегодня, при задержании Олега Коробченко.
И он увидел не только это. Изуродованное кривой улыбкой лицо умалишенной. Для нее потеря руки, которой она изливала свой дар на бумагу, оказалась чересчур велика.
– А