СМЕРШ в тылу врага. Зафронтовая работа военной контрразведки. Юрий Ленчевский
тоном объяснил офицер только что устроенную им инсценировку расстрела.
Малышева отвезли обратно в лагерь. Однако ни жестокая инсценировка расстрела, ни последовавший за ней очередной допрос не помогли гитлеровцам поставить советского разведчика на колени. Твердо следуя полученным от чекистов наставлениям, он вышел победителем из поединка с опытными, искушенными в провокациях гитлеровскими спецслужбами.
Через полтора месяца, когда казалось, все страшное было уже позади, Малышева свалил с ног свирепствовавший в бараке сыпной тиф. Болезнь протекала тяжело. Закаленный организм разведчика поборол и этот опасный недуг.
Двор красногвардейского лагеря военнопленных покрыл январский снег, когда Владимир, одолев тиф, встал на ноги. Его переселили в жилой корпус, назначили санитаром. Весь день он был на ногах, а вечером почти с пустым желудком в изнеможении валился на нары. Но сразу уснуть не мог: «Как видно, вопрос: «Быть или не быть?» для меня уже решен, – размышлял Малышев. – Допросы, истязания, инсценировка расстрела, сыпняк, – все это уже позади. Впереди – разведшкола абвера. Но как попасть в нее? Неужели не удастся…»
На память пришли слова подполковника Соснихина о смекалке, находчивости, разумной инициативе разведчика. «Инициатива, – вдруг подумалось Малышеву, – в моем деле может его провалить или оказаться со смертельным исходом». Тот же Соснихин говорил: «Действовать напрямик, открыто предлагать свои услуги абверу, разумеется, нельзя. Лучше всего идти в обход». «Но как? – уже не раз спрашивал себя Малышев, однако ответа не находил. – Соснихину у себя в кабинете можно строить разные планы, paссуждать. А здесь среди немцев как мне быть? Терпение и терпение. Буду ждать».
Шло время. В лагере появился некто Зорик, рослый, узкоглазый брюнет в военном френче без погон. Ему на глаза попался Малышев. Владимир, видимо, произвел на него хорошее впечатление. После беседы с Зориком Владимира переселили в его комнату, назначили уборщиком кабинетов канцелярии лагеря. Но уже через два-три дня разведчик понял: это сделано не без цели. Убирая кабинет коменданта лагеря, Владимир неожиданно обнаруживал то «забытую» на столе денежную купюру, то недопитую бутылку шнапса, а один раз даже оставленный «по ошибке» в незапертом ящике стола пистолет с патронами. Его явно проверяли. Еще одну проверку немцы устроили, когда в лагерь прибыли для знакомства с пленными, отобранными Зориком, два немецких обер-лейтенанта, хорошо владевшие русским языком. Эти офицеры вызвали Малышева в отдельную комнату, посадили его перед ярко горевшей лампой. Один из них сел напротив советского разведчика, второй – сбоку. Они задавали ему вопросы на русском языке, а выслушав ответ, делились своими впечатлениями по-немецки. Несколько раз, не отрывая глаз от освещенного лампой лица Малышева, допрашивающий говорил своему коллеге:
– У меня нет никаких сомнений: это явный агент русской контрразведки.
Малышев понимал все до единого слова: знание немецкого языка давало ему немалое преимущество перед противником. Сейчас же оно повернулось