Марчеканская вспышка (сборник). Дмитрий Иванов
были, но понимали чуть-чуть арабский (именно на этом языке ведётся служба у мусульман) и могли догадаться, когда закончится всё.
Ага, время ещё есть. Ставим тыкву на пенёк, который от старой берёзы остался прямо за калиткой во дворе у Муси-бабая. Внутрь «пустой головы» – свечку зажженную, а сами старой фуфайкой тыкву прикрываем, чтобы никто с улицы раньше времени не приметил. Стемнело-то быстро, фонарей в деревне нет; огонёк далеко ж видать.
И вот слышим – голоса в доме усилились, в сени выходят молельщики. Ну, мы, недолго думая, фуфайку с тыквы сорвали и бегом за сарайку, что у тётки возле дома стояла. Носы и глаза только высунули, эффекта ждём от своей шутки.
И эффект был, смею тебя уверить. Такой эффект, что мы сами перепугались. Крики «О, шайтан!», «Хозар Ильяс, ярдем ит-эрга!», «Эжел мине кил-эрга!»[6] смешались в истошный выхлоп контуженного слона и привели в замешательство всех окрестных жителей. Не только верующих, между прочим. Мы с ребятами не стали дожидаться, чем закончится выступление татарского духовного хора имени не Турецкого, и разбежались по домам от греха подальше.
Следующим утром я проснулся, как ни в чём не бывало. События вчерашнего вечера с затаптывающими друг друга старушками стёрлись из памяти, будто ластиком. На душе – хорошо и покойно, ласковое и совсем не грозное солнце конца августа убаюкивало чувство опасности и зазывало поскорей выбежать во двор.
Я даже не обратил особого внимания, когда тётя спросила:
– Славка, где это ты вчера лазал, пострелёнок? Вон как рукав-то у тебя подран?
– Зацепился где-то, апа… не помню.
– Я тебе латку поставлю. Мама точно ругать будет. И-э-эх… сорванец. Никакого на тебя угомону нет. Хорошо, скоро в школу уже пойдёшь – там тебе учителя спуску-то не дадут.
Дело шло к обеду, когда я оказался неподалёку от дома Муси-бабая. Хозяин стоял возле калитки и чему-то загадочно улыбался. Потом Цыган поманил меня к себе своим корявым, как причудливый корешок, пальцем:
– Ислям, улым, киль али мында. Ислям, сынок, иди-ка сюда…
Я не стал дожидаться повторного приглашения, начисто забыв вчерашнее приключение, и подошёл.
Муся-бабай, ласково посмотрел в мои глаза, а потом задумчиво уставился на рукав рубашки, где весело сияла свежая тёткина латка. Потом он сказал:
– Ислям, мальчик, хочешь пирожки с творогом попробовать? Банат-аби испекла только что. Молоко парное… Пойдём?
И что тут сказать. Я так любил пирожки с творогом, что даже не стал возражать, хотя бы из приличия… один раз и сомневающимся голосом. Просто пошёл за Цыганом и всё.
Когда мы оказались в сенях, Муся-бабай закрыл дверь на крючок изнутри и протянул клок моей рубахи, на месте которого сейчас была заплата. Он только показал глазами на этот кусок материи, будто спрашивая: «Твоё?», и я сразу всё понял. Однако бежать было поздно и совершенно некуда.
Цыган снял со стены плеть, возможно, даже ту самую, которой однажды отходил уполномоченного из города, и два раза угостил меня по
в переводе с татарского эти выражения означают примерно следующее: