Под скорбной луной. Карен Одден
Дойлом, разжившись несколькими заработанными в порту шиллингами, заглядывали сюда на огонек. Мы обходили стороной такие заведения, как «Английская жемчужина» или «Барабан и чертополох», расположенные по соседству, а здесь ирландских докеров ждал радушный прием. Стены зала с низкими потолками были украшены ржавыми мечами; над камином красовался кельтский крест. Подхватывая фривольные напевы посетителей, мы с Пэтом после пары пинт чувствовали себя настоящими мужчинами, ирландцами, принадлежащими к дружному сообществу. С сожалением признаю, что мне нравилось, когда из заведения выпроваживали англичан.
Жизнь на доках была нелегкой. Начальник порта, Смитсон, обычно нанимал нас с Пэтом вместе – знал, что вдвоем мы осилим вчетверо больший объем работ, чем отдельно взятый портовый рабочий. И все же наши достоинства не мешали ему обходиться с нами как нельзя хуже. Если оказывалась свободной хромоногая тачка с болтающимся колесом, она обязательно доставалась нам, причем на целый день. Попытавшись заняться ее ремонтом, мы немедленно получали штраф за простой. Порой тачки нам не выдавали вовсе, и мы с Пэтом таскали грузы на своем горбу. Иногда лопались поврежденные тюки с чаем; понятно, кто оказывался крайним. Мы с Пэтом в основном держались наособицу, хотя и подружились с несколькими ирландцами постарше, которых начальство нанимало регулярно. Выполняли свою работу, на рожон не лезли, никому не мешали, и все же Смитсон нередко обзывал нас чертовыми ирландскими недоумками. Подобные случаи заставляли меня здорово нервничать, потому что Пэт каждый раз порывался сбросить с плеч мешок – так чесались кулаки. Приходилось ему напоминать, что деньги нас интересуют куда больше, чем месть Смитсону. Мне и самому осточертело такое отношение, однако выбора у нас не было.
Именно в доках я понял, что значит быть ирландцем в Лондоне, ибо в сплошь ирландском Уайтчепеле мы с предубеждением не сталкивались. Когда в Ирландии наступили голодные годы, мои родители, как и сотни их соотечественников, отплыли из Дублина в Ливерпуль. Вдоль берегов реки Мерси образовалась достаточно крупная диаспора, и англичане там почти не встречались.
Отец, хороший мастер по серебру, в Ливерпуле работы по специальности не нашел – таких умельцев там было не счесть, – и они с мамой переехали в Уайтчепел. В Лондоне в то время царили антиирландские настроения, так что синеглазого брюнета по фамилии Корраван, говорившего с типичным акцентом графства Арма, нанимать никто не разбежался. Мама меня в их дела никогда не посвящала, но отец занялся тем же, чем и многие соотечественники. От своего ремесла он не отказался, просто стал фальшивомонетчиком. Штамповал в каком-то подвале пенсы с шиллингами, и ночью, когда появлялся дома, от его одежды исходили едкие пары. Умер отец, когда мне исполнилось три года, и я его толком не помнил. Впрочем, запахи прогорклого жира и масла, а также горький привкус цианида отложились в моей памяти навсегда.
В процессе едва ли не первого расследования во время службы в Ламбете я наведался в один дом и мигом признал характерный