Порог чувствительности. Ирина Степановская
в самый раз. Когда жиру много – хуже. А она молоденькая к тому же. Быстро поправится.
Серая собачонка была привязана верёвкой за ножку стола и смотрела вокруг бездумно-индифферентно. «Что это за место? Хорошо здесь или плохо? Сбежать отсюда или остаться?» – это всё читалось не только на её остренькой морде, но и во всей щуплой фигуре с провисшей спиной и худым нечистым животом.
– А почему она не в клетке?
– Так тебе сказали же, – в этот день дежурила чернявая молодая тётка в синем байковом халате. – Свеженькая она. Ни разу не тронутая. Принесёшь после операции – в клетку и положим. А ты чистить будешь приходить. И перевязывать… – И тётка хихикнула, как-то странно сверкнув на Женьку металлическим зубом.
– Ты сразу после школы в институт-то поступал? Или после армии?
– Сразу.
– Сколько тебе?
– Двадцать.
– Ну то-то я гляжу, молодой ещё…
Женьке не понравился тёткин разговор и не понравилась собака. Он посмотрел на Сучонку со смесью озабоченности и отвращения и ушёл.
После кино, наевшись картошки, он всё ещё читал учебник, когда пришли Куценко и Самсонов и стали спорить о хоккее. Потом, уже в первом часу, в комнату заглянула заплаканная Танька Веденёва из параллельной группы и навзрыд спросила: «Ну и у вас, конечно, нет ничего покурить?» Самсонов дал ей несколько сигарет Opal, и она ушла. Самсонов ушёл за ней.
Тогда Женька лёг и выключил возле своей кровати свет, но долго ещё не мог заснуть. Он думал о Миле, о том, что мать обещала послать с оказией посылку и деньги, но всё не слала, видно, не было оказии или денег, и что неплохо было бы заиметь такую же клёвую рубашку, как у Гены (так они между собой звали Геннадия Тихоновича), и надо будет спросить у Серёги-барыги с параллельного потока, сможет ли он достать похожую рубашку и сколько возьмёт.
В конце концов Женька проспал и вскочил после того, как его растолкал уже почти готовый к выходу Самсонов.
Утро выдалось как на заказ, редкое этой осенью, чистое, оранжевое от сверкающих на солнце клёнов и жёлтое от мелкой, вихрящейся на ветерке россыпи берёзовых листочков. Женька вспомнил, что видел у матери в потайной коробке похожие цветом на эти листочки золотые пластинки. «Это на зубы, – говорила мать. – Копила на старость. Сусальное золото. В нашей ювелирке после того, как отец твой умер, покупала. Деньги с книжки его сняла. Наследство. Если я не успею вставить, тебе пригодятся».
В учебную комнату Женька ворвался минуты за две до прихода Гены. О том, что надо было сначала идти в виварий, он совершенно забыл. В комнате разливалось веселье. Куценко прицепил Миле сзади на пояс халата кровоостанавливающий зажим, и Мила вертелась, не понимая, «шо у неё там такое». Пришедшая ей на помощь Наташка Рогова зажим сняла и пыталась ухватить им Валеру за нос. В конце концов она оцарапала ему щёку, и Валера обиженно сел на место, вытирая щёку платком.
– Ты видишь, кровь! Ты меня чуть не убила, Рогова! И никакого в тебе раскаяния, – горестно причитал он, хотя на платке не было видно ни капли.