Конармия. Одесские рассказы. Исаак Бабель
гуманности.
В советской литературе двадцатых годов XX века был популярен сюжет перевоспитания, «перековки» человека, постигающего жестокую правду классовой борьбы. Этот сюжет, знакомый читателям по произведениям Н. Островского («Как закалялась сталь»), А. Фадеева («Разгром»), просматривается и в новеллистическом цикле Бабеля, однако приобретает необычное для того времени звучание. «Врастание» в среду простых людей для рассказчика чревато не только душевными муками, но и потерей в себе человеческого.
Лютов, стремящийся стать «своим» для красноармейцев, ощущает духовное родство с людьми не по классовому, а по какому-то иному принципу. Он называет своим «братом» не только «мужицкого атамана» Илью Брацлавского, но и идейного врага – убитого поляка. Рассказчик, исповедующий идею революции, тем не менее не делит мир на красных и белых.
Кажется, что круг действующих лиц в «Конармии» ничем не ограничен: в поле зрения читателя попадают «проходные», не несущие на себе сюжетной нагрузки персонажи – такие, как некий галичанин с коровой, на первый взгляд оказавшийся на страницах новеллы «Эскадронный Трунов» лишь потому, что живописен. «Случайные» персонажи, однако, отнюдь не случайны: их появление мотивировано внутренним сюжетом той или иной новеллы и психологическим настроем рассказчика. Смакование избыточных с точки зрения сюжета подробностей проявляет себя едва ли не в каждой новелле. Так, «Учение о тачанке» действительно открывается рассуждениями о тачанке, а заканчивается сопоставлением северных и южных евреев.
Возможно, тачанка, а по сути, та же бричка – колонистская или заседательская, заставляющая вспомнить о чичиковской бричке, – позволяет автору, подобно Гоголю, совершать свое путешествие, свободно переходить от темы к теме, повинуясь исключительно прихотливой логике ассоциаций. Мотив дороги помогает Бабелю вводить в художественное пространство своего произведения все новых героев, добиваясь эффекта всеохватности жизненного материала. Однако ощущение художественно необработанного материала – не более чем иллюзия. Композиция цикла, в том числе и группировка персонажей, тщательно выверена.
В системе персонажей на передний план выдвигаются фигуры людей, духовно близких рассказчику. Это правдоискатели, люди, пытающиеся понять, как соотносятся идеи революции с общечеловеческими ценностями. Таков Илья Брацлавский, любящий сын, утверждающий тем не менее, что мать в революции – «эпизод». Таков старьевщик Гедали, не понимающий, почему идея интернационализма, начертанная на знамени революции, на практике оборачивается погромами. Гедали задается вопросом: чем же отличается революция от контрреволюции, если и та и другая несут с собой страдания и гибель ни в чем не повинным людям? Герой-повествователь вступает в спор с Гедали, однако композиция цикла подтверждает правоту смешного и наивного местечкового философа, жаждущего «интернационала добрых людей», но видящего вокруг лишь бесчинства и