Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг.. Александр Ватлин
является последней «ступенькой» на пути к социализму[56]. Они были написаны всего за пару недель до захвата власти большевиками.
Это событие было встречено иностранными социалистами с осторожным оптимизмом. Вскоре социал-патриоты из стран Антанты присоединились к хору военных пропагандистов, заклеймивших ленинцев как «германских шпионов». Реакция правого крыла немецких социал-демократов определялась перемирием на Восточном фронте, соглашение о котором было подписано 5 декабря в Брест-Литовске. Перед Германией вновь замаячила перспектива победоносной войны, что никак не радовало левых социалистов. Исходя из этого, спартаковцы осудили заключение Брестского мира в марте следующего года, заняв позицию, близкую «левым коммунистам» в руководстве партии большевиков.
Не было единства среди левых и относительно внутренней политики Советской России. Роза Люксембург в неопубликованной брошюре «О русской революции» выступила против зажима советской демократии, фактически поставив под вопрос ленинский тезис о партии-гегемоне. Ее сторонники отдавали предпочтение массовым спонтанным акциям, считали, что в Западной Европе революция должна родиться не из заговора кадровой партии, а из «спонтанности рабочих масс»[57]. Эта традиция сохранялась в публицистике левых радикалов и после образования Коминтерна[58]. Сторонники взглядов Розы Люксембург, отрицавшей ленинскую модель «партии профессиональных революционеров», имелись и среди новообращенных большевиков. Карл Радек, с февраля 1919 г. заключенный в берлинской тюрьме, в своих письмах, адресованных Правлению КПГ, призывал его ориентироваться не на авангард, а на массу рабочих, и в то же время овладевать всеми методами политической борьбы («нельзя вечно прыгать на одной ноге или ползать на брюхе»).
Характерно, что все зарубежные коммунистические группировки, не согласные с внутрипартийным режимом, установившимся в РКП(б), поднимали на щит вопрос о зажиме и угасании советской, точнее, рабочей демократии. Этот упрек был стержнем «дискуссии о профсоюзах» накануне Десятого съезда РКП(б), которая тут же отозвалась международным эхом. Ленинская фракция, по мнению Пауля Леви, говоря о необходимости воспитания масс, ставит себя по отношению к ним в позицию учителя. Фактически это является развитием бланкистских черт русской революции, консервацией методов управления, сложившихся в эпоху Гражданской войны. «Мы прекрасно понимаем необходимость той эпохи… Принимавшиеся тогда жесткие меры были вызваны борьбой против вооруженной контрреволюции. Они определяли устройство боевого лагеря, но они не должны, подобно спартанской конституции, превратиться в государственное устройство». Если правящая партия будет относиться к рабочим как к бестолковым ученикам, подчеркивал Леви, год назад смещенный с поста председателя КПГ, «коммунист превратится в полицейского секретаря… От великого до смешного один шаг, – вроде идеи „обязательного
В брошюре «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин писал: «…государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет». (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 193).
См.: Bock H. M. Syndikalismus und Linkskommunismus von 1918 bis 1923. Zur Geschichte und Soziologie der Freien Arbeiterunion Deutschlands (Syndikalisten), der Allgemeinen Arbeiterunion Deutschlands und der Kommunistischen Arbeiterpartei Deutschlands. Meisenheim am Glan, 1969. S. 149.
«Советы являлись чужеродным телом в большевистском учении о партии», – утверждал вышедший в 1924 г. из КПГ историк Артур Розенберг (Rosenberg A. Geschichte des Bolschewismus. Frankfurt am Main, 1966. S. 156).