Солнечный цирк. Гюстав Кан
предлогом, что в деревне полно кабаков; как думаете, Отто заговорит с вами об этом или откажет, не посоветовавшись? Вы могли бы сказать, хозяин, что старик к вам обращался с этой просьбой? Тогда Отто не осмелится противиться вашему решению. По таким мелочам он не будет настаивать.
– Тебе бы этого хотелось?
– Да, он хороший человек и иногда привозит мне из города ящики с вином для вас.
– Ладно, пусть будет так. К тому же мест, куда могли бы зайти матросы и прочие путешественники, никогда не бывает слишком много.
– Ну, я пошла, хозяин, вернусь вечером.
– Хорошо, Доротея, ступай.
– Но этот графинчик я у вас заберу, утром вы уже как следует к нему приложились.
– Бери.
Граф с опаской следил за ней взглядом. Она ушла, а он в грустной задумчивости стал смотреть на границу, разделяющую свет от лампы и темноту углов комнаты.
– Старушка Доротея! Старушка «жили-были»! Я называл ее так, когда был ребенком, она раскрывала мне мир, населенный феями, одноглазыми дервишами, хитроумными визирями, способными успокоить разгневанных калифов, призраками, из мрачной темноты приходящими купить человеческие души, которые они складывают в кожаные мешки и уминают, чтобы сделать их полегче. Жили-были, жили-были…
«Ну и вот, однажды Лорелее наскучило соблазнять лодочников; ей захотелось власти, к тому же надоела одна и та же картина: руки, которые тянутся к ней из бурной пены среди блеска разноцветных жемчужин. Она решила творить зло на суше. Она пошла по дорогам. Маленькие жемчужинки задавались вопросом: „Это красавица Лорелея. Почему она оставила свой утес?“ А стрекозы говорили друг другу: „Дорогая, посмотри же, как она хороша. Это уже не фея, совсем нет, это прекрасная придворная дама; взгляни на ее шапочку цвета граната, которая ярче розы, приколотой к огненным кудрям. Ох, почему же она их завила?“ Красавица Лорелея закончила расчесывать волосы цвета утренней зари; Гретхен, крошка фея, помогающая беднякам по хозяйству за плошку молока, которую ей оставляют, говорила домовому Никлаусу, который не может жить без запаха горячего пива и потому помогает пивоварам: „Что происходит с мужчинами, почему они теряют голову от этой Лорелеи? В ней нет ничего особенного; она величественна, когда сидит на своем утесе в бело-голубом платье, длинными складками опускающемся к земле; но ходить-то как следует она не умеет, взгляни на нее“. „Похоже на то, она куда менее грациозна, чем ты“, – отвечал Никлаус, хромая вокруг быстрой маленькой Гретхен, неуловимый блеск глаз которой, семенящая, как у мышки, походка и волосы, убранные под тугой белый чепец, казались ему такими прелестными. „К тому же, – продолжала Гретхен, – откуда у нее эти одежды, эта золотистая юбка, по которой вьется вьюнок, этот пурпурный корсаж, осыпанный рубиновыми крошками, всё это золото, мерцающее на ее груди? Она очень странная. И она определенно не умеет ходить“.
А Лорелея тем временем шла, и довольно быстро, по пустынной дороге. Глаза ее сверкали. Первый же человек, которого она встретит, конечно же, обречен на смерть, но по дороге никто не шел. Она заметила кабак и сказала себе: „Там сейчас должно быть полно