Звуки цвета. Жизни Василия Кандинского. Ольга Иванова
обещай хорошо покушать!
– Обещаю! Обещаю!
И мужественно старался справиться с содержимым тарелки.
А после нередко задумывался и просил:
– Расскажи, пожалуйста, еще про Лоэнгрина! – или вдруг начинал расспрашивать: – А почему Лоэнгрин не хотел, чтобы его имя знали?
– Потому, что ему не нужно было поклонение и обожание, ему нужно было, чтобы его просто любили!
– Мне тоже не нужно поклонение и обожание… А просто чтобы любили, – вздыхал мальчик.
Его мама уезжала, покидала Одессу, покидала маленького сына, прощалась с ним и, целуя, говорила, что она его обожает…
– Мама! – с дрожью в голосе, со слезами спрашивал мальчик. – Ты надолго уезжаешь?
– Дорогой мой! Я буду пока здесь неподалеку! Я буду приходить по вечерам, укладывать тебя спать, рассказывать сказки. Мы будем видеться часто!
– Мама! А зачем?! А почему?! Я хочу, чтобы ты была всегда! Здесь, с нами! Я не хочу быть без тебя, и папа не хочет!
Мама опускала глаза.
Их встречи становились все реже…
Если Вася начинал плакать, отец говорил:
– Пойдем-ка, сынок, я тебе корабль нарисую. Хочешь?
Он доставал листы плотной белой бумаги, усаживал мальчика за стол. Ребенок завороженно следил за руками отца, красивыми, изящными. На среднем пальце правой был тяжелый перстень. И эти руки творили волшебство. На листе появлялся силуэт парусного судна с высокими мачтами, с устремленным в неведомое бушпритом, с капитанским мостиком и рубкой, с пенными волнами под килем и чайками в небе за кормой.
Или вдруг на бумаге вырастали из ниоткуда высокие сосны, бежала бурная речка, на берегу появлялись маленькие, как игрушечные, домики с красными крышами, церковь с крестом, сопка и дорога вдоль нее.
– Это что? – спрашивал Вася, и отец отвечал:
– Родина моя. Село Бянкино Нерчинского уезда. Здесь мое детство прошло.
Он усаживал сына на колени и тихонько пускался в воспоминания о далекой забайкальской слободке, где рос до тринадцати лет.
Там по весне под необъятными вековыми стволами кедров и сосен ярко пылают пурпурно-розовые заросли багульника, а высокий берег бурной глубокой Шилки светится нежным розовато-белым цветом дикого сибирского абрикоса. Плоды его не съедобны, но на них настаивают самогон, и он делается целебным – лечит суставы и мышцы старикам, а молодым дает медвежью силу.
Там по широкой Шилке, несущейся между высоких гор, ходят пароходы «Соболь» и «Тарбаган».
Там тайга начинается прямо за огородами.
Там огромные орлы живут на высоких скальных останцах – овечку легко уносят в страшных когтистых лапищах, зазевайся только пастух…
Там могучие изюбри с громадными рогами ревут по осени за околицей, а отойдя на версту от села, можно легко наткнуться на медвежью берлогу у края курумных россыпей.
Там каждый житель – охотник, поздней осенью уходит в тайгу, взяв с собой небольшой припас да пару сибирских лаек, крупных, мощных, не знающих привязи. К Рождеству возвращается домой со связкой баргузинских соболиных шкурок, черных, со снежным проблеском серебряных сединок.
Там