Карболитовое сердце. Алексей Павловский
на Венскую кушетку записывались за три месяца. Минимум. И даже на простую – за две недели.
Фармацевт не знал и не мог знать, что за пару минут его отсутствия по залу аптеки первым утренним дозором прошла уборщица, фрау Лёкбулон, с тряпкой. Заприметив юную пальму, добрая старица сразу схватила её мозолистыми пальцами и уволокла туда, куда чистая публика не ходит: на чёрную лестницу. По пути старая бормотала по-немецки: «Всё носют и носют…»
За узкой дверью чёрного хода лестничные марши поднимались светлым колодцем. И на ступеньках, и на подоконниках ожидали своего часа фикусы и алоэ, денежные деревья и кактусы, лимончик и, конечно же, пальмы, ещё четыре настоящие финиковые пальмы. Совсем ещё маленькие.
Вот такая мрачная история получилась. И чтобы не оставлять читателя в горестном недоумении, намажем здесь хэппи-эндом от другой истории, да погуще намажем.
В старые добрые крепостнические времена, при усатом царе Петре, на Урале процветали владетели Демидовы. Патриарх рода, горнозаводчик Акинфий Демидов, был весьма плодовит, и вскорости по всему Уралу боровичками расселись крепкие промышленники Демидовы, как бы не десяток.
Как и положено в большой семье олигархов, время от времени то один, то другой брат-Демидов принимался чудесить. В основном широко, солидно, по-купечески просто. С разворованными подрядами и итальянскими певицами, угнетёнными крепостными, благотворительностью и даже вроде бы с фальшивой монетой – этим ещё сам папинька Акинфий отличился.
И так же, как это обычно бывает, один брат-Демидов, Григорий Акинфиевич Демидов, удался потише прочих, но и побезумнее. На дармовом тепле своих Соликамских соляных варниц он выстроил избы с большими окнами, даже в крышах окошки наладил. В тёплых избах вдохновенный солевар, млея душой, принялся разводить всяческие фикусы и гибискусы. Так в Империи возник первый нормальный ботанический сад, не бедняцкий аптекарский огород, а именно ботсад.
Вскоре во глубине Сибирских руд кустилось уже с полтысячи разных растений, были и такие редкости, от которых все ботаники плакали навзрыд. Григорий активно менялся гербариями с другими учёными и переписывался даже с самим Карлом Линнеем. Ну и если кто из местных бабок попросит саженец или отросточек – разве же Григорий Акинфиевич откажет? Нет, не откажет, это всем известно.
Но всё хорошее когда-то заканчивается. Хозяина выписали в Питер. Не прошло и ста лет, как однажды зимой подзабытые оранжереи вымерзли – разом и навсегда. Скажем, форточку не закрыли, у нас это очень даже просто. Ещё через десяток лет уже никто толком и не помнил, где тот сад находился.
Лишь в советское время в Соликамск приехал некий краевед, мечтая отыскать у старожилов что-нибудь о ботаническом Демидове. И краевед нашёл нечто невиданное: на южных подоконниках чуть ли не каждой избы, там, где бабкам предписаны уставные фикусы, герань и алоэ, здесь вились,