Тюльпаны с Байконура. О романтической эпохе улетных достижений. Александр Алексеевич Кубасов
тебе приносил?
– Свят, свят, свят. Напужал-то как, Сашка… Чо это тя в таку непогодь принесло? Из дома, что ль, турнули? Отец-то у тя вроде как не из буйных. А че ревешь?
– Да руки шибко обморозил, баба Катя, больно, ломят…
– Хто ш тя на печь-то с отмороженными руками загнал? Бестолочь, слазь сейчас же.
Я нехотя подчинился ее приказу, не спеша сполз с печи. Она взяла меня за руку и, перешагивая через рассыпанные поленья, потащила к печному шестку, возле которого на лавке стояло ведро, наполненное водой. Подтащив к нему, бабка окунула мои ладони в ледяную воду и, удерживая их, приговаривала:
– Вот так надо, а то на горячу печь… Хто ш так делат? Сображать надо, руки, што ль, захотел потерять.
Рукам в воде очень холодно, но ломота проходит.
– Полехше? То-то… – не отпуская моих рук, ворчит бабка.
Еще малость погодя, она разрешила мне наконец вытащить руки из холодной воды, накинула на них грубое вафельное полотенце и долго, усердно растирала им мои оттаивающие ладони и пальцы.
– Отошли? – любопытствовала она. – А ноги как?
– Ноги в валенках, не так замерзли.
– Вот теперь, ежиль хошь, полезай на печь, грейся. А я кипяточку поставлю.
Я вернулся на печку, и, пока, окончательно отогреваясь, молча посиживал там, баба Катя перетаскала рассыпавшиеся дрова от порога к шестку, косырем с одного из поленьев настругала лучин, затолкала их в самовар, запалила его. Самовар запыхтел на шестке, разогреваясь. Баба Катя на время оставила его, спустилась в подпол, достала оттуда банку варенья, с полки – пряников, чайные чашки и блюдца, словом, заботливо накрыла для чаепития стол.
Наблюдая за ней, я отогрелся и, не дожидаясь приглашения, слез с печи, присел на табуретку к краю стола.
Она разлила по чашкам чай.
– Угощайся.
Я молча принимал ее заботу.
Чайную церемонию разделил с нами пушистый, крупный, довольно упитанный рыжий кот, совсем не похожий на того щупленького котенка, которого я позапрошлым летом сюда принес. Ему достался кусочек пряника, и он, непрерывно ворочая мордочкой, с аппетитом, как мне показалось, долго мусолил его, не торопясь проглотить.
– Красивый вырос, – кивнул я в сторону кота.
– Красивый, да лодырь страшный, из дома не выгонишь, – с улыбкой говорила баба Катя. – Мыши у него под носом снуют, а ему хоть бы хны. Одну бы хоть словил. Ни разу не видала.
За застольной беседой неспешно мы выпили по несколько чашек терпкого иван-чая, подслащивая его малиновым вареньем, закусывая имбирными пряниками.
– Отогрелся? – интересовалась баба Катя. – Ступай теперь с Богом, пока не стемнело. Дома-то, небось, тя хватились уже. Буран никак не утихомирится. В такую пору вряд ли кто отважится искать тебя. Опять один пойдешь. С пути штоб не сшибиться, в проулки не суйся, огородами не ходи, дорогу не срезай. Иди улицей, прям до конца