История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 20. Иван Васильевич Шмелев
ами, как и сам, ехавшими на этом поезде дальше, Иван закостылял к своему селу – родному Мотовилову. Его по дороге догнал ехавший на лошади в село колхозник-односельчанин, и, видя костылявшего инвалида, посадил его на свою повозку. Подъезжая к селу, сидя в телеге, желая скорейшего приближения к селу, Иван всем телом несколько раз подавался вперёд, как будто этим он мог ускорить приближение к дому. При подъезде к селу Иван пожелал слезть с повозки и селом до своего дома идти пешком. Он решил, для своих родных, явиться домой сюрпризно, благо багажа, кроме костылей и заплатной шинели, никакого не было. Чтобы селом пройти неким героем, Иван нарочито распахнул на себе шинель, обнажил грудь свою, на левой стороне гимнастёрки висела и золотом блестела на солнце медаль «За оборону Ленинграда!». Войдя в свою родную «Главную» улицу, у Ивана трепетно заклокотало сердце в груди. Он ускорил шаг. Вдали завиднелся родной палисадник, у которого стоял и всматривался в приближающегося инвалида на костылях отец, но он издали пока не признал в этом инвалиде сына Ивана и, вошедши в дом, позвал к наблюдению мать Ивана Любовь Михайловну. Приблизившийся Иван, не дойдя до родного дома три дома, с волнением, задыхаясь от радости, крикнул отцу с матерью: «Встречайте!!!» Отец взволнованно затормошился, а мать от радости побежала навстречу и рухнула на землю, не могла выдержать радостного напряжения, охватившего всё её хрупкое тело, видя возвращающегося с фронта сына (из шестерых воевавших), хотя и инвалида на костылях, но живого. Александра убили, от старшего Михаила нет никаких вестей, а три младших продолжают сражаться на фронте. Иван бросился в объятья матери, отца и сестрёнки Нади, начались радостные поцелуи, и Иван в сопровождении отца с матерью вошёл в свой родной дом.
– Вот, я снова в родном доме! – стукнув костылями об пол, радостно и громогласно крикнул Иван.
– А нам пришло извещение, что ты убит! Только оно пришло после твоего письма из госпиталя, – сказал отец.
Узнав, что в доме Савельевых с войны заявился инвалид-фронтовик, сюда потекли родные: пришла сестра Мария, пришли соседи и приближённые жители улицы. Начались расспросы и рассказы о жизни в селе. Узнав, что явился Иван, прямо из поля, пыхнув напрямик, впопыхах пришла Клавдия, и вскоре вместе с племянниками Сашкой и Генкой появился сын Юрий.
– Вот, узнаешь ли Юрия-то, он вон как вырос! – сказала мать.
– Он!
Больше всех была обрадована мать. Она хлопотно засуетилась о том, чтобы скорее накормить сына и, хлопоча в приготовлении еды, расспрашивала Ивана о том, чем кормили на фронте и в госпитале, и сочла нужным спросить сына:
– Ты, чай, Вань, получил в воспитале-то яйцы, которые мы тебе отсылали?
– Какие яйцы? – спросил Иван.
– Как «какие»? Здесь с нас агенты со всего села яйцы собирают. Говорят, что они нужны в воспитале раненым, «чтобы они их ели, да поскорее выздоравливали!», а у нас у самих-то маловато их было. Ну а раз «для раненых», то мы и не жалели. Я подумала: у нас тоже в воспитале раненый сын находится! Я даже на одном яйце адрес новый карандашом написала, в Котельнич-то, где ты раненым лечился! Ты его получил, ай нет? – с наивностью спросила мать Ивана.
– Нет, не получал. Я вообще-то никаких яиц не получал и не ел их, за восемь месяцев, пролежав на одной койке, не видел ни одного яичка, даже позабыл какого они цвета и формы! – откровенно высказался Иван о яйцах как о продукте питания раненых в госпитале, в котором он находился.
– Ну, а как дело обстояло в блокированном Ленинграде, ты ведь сам там побывал? – спросил Ивана отец.
– Да, расскажи-ка нам, как там люди голодали, и как бают ивакуированные, умирали с голоду прямо на улицах? – включился в разговор и Фёдор Крестьянинов, пришедший к Савельевым вместе с шабрёнкой Дарьей.
– Да, в Ленинграде была жуткая картина, с голоду люди мёрли, как мухи. Я сам зимой 1942 г. видел трупы, сложенные поленницей, в пригороде и во дворах! – ответил Иван.
– Да, русский народ весь век в полуголодном бытии пребывает. Русский человек весь век и всю свою жизнь работает за кусок хлеба, и его заветная мечта «быть с хлебом». Неурожайные годы начала двадцатых годов, трудности в начале тридцатых, а теперь вот война, и вовсе оголодала вся матушка-Русь, и дело дошло до гибельного положения. Я же всегда говорил, что «товарищи» не обеспечат народ хлебом! – длинно высказался Фёдор.
– В колхозе-то, хоть и выращивают урожай-то, но хлеб-то весь забирают в государство под метёлку! И нам, колхозникам, его не дают. А получишь пуд или два ржи – её надо отдать за пастушное, и приходится кормиться почти одной картошкой, да и её 17 кг с сотки земли свези в управу! Да и другими налогами народ невтерпёж замучили! – высказался и Василий Ефимович.
– Это рай дело, повезёшь на мельницу картошку сушёную (челуху) молоть, а там у мельника приказ свыше, за помол челухи брать рожью, эт рай дело! – высказалась Дарья.
– Это выходит: купи ржи и отдай её за помол челухи, а кто нынче и продаёт хлеб-то? – заметил Фёдор.
– Как кто продаёт хлеб-то? Толкнись к председателю Карпову, он писнёт записку мне, я и ржи по его распоряжению выдам! – высказался пришедший посмотреть