Валёр. Иван Июль
несколько несвязных слов: да и кому они здесь были нужны? И кому их слушать, в этой безлюдной, утопающей в себе глуши?
… Послышался хруст опавших веток и из глубины кустов вереска вылез… «Вась-Вась».
– Висим и мечтаем? И о чём наши восторги? О былом и святом рисовании своём? Во, стихами, почти! Ну и как ты наш неповторимый, непримиримый? Вижу, что жив ещё! Матерь божья тебя ещё держит на своих руках. Держись, держись, а дальше, то, что? Придёт какой-то, «Вась-Вась» и даст тебе свою руку помощи? В добавку к силе божьей? А, терпеливый и не уговорный, так, что ли?
– Во, и этот волкодав здесь! Во, какая живучая штука! Приполз, не иначе, ведь был мёртвый совсем. Вот таким должен быть и я! Живучим и надёжным! Но я… «Вась-Вась», и пути назад почти что нет, – и, ухмыльнувшись, громко воскликнул:
– Ненавижу этот комариный гнус! И чтоб я его ещё и человеком кормил? Ну, уж, нет! – и он подошёл к Макарию, который был привязан к сосне, и чиркнул ножом по верёвке, возле правой руки. Потом жёстко воткнул нож в дерево и с твёрдостью сказал:
– Остальное доделаешь сам. Я – подонок, но, не всегда же, мне быть подонком, – и тяжело вздохнув, исчез в зарослях леса и своей мнимой твёрдости.
Слабеющей рукой, Макарий вытащил из сосны нож, разрезал свои путы и упал на дышащую временем траву, лицом вверх.
По синему небу летали стрекозы и мотыльки. Ощутимо пахло такой родимой и любимой хвоей. Птичье разноголосье возвращало Макарию жизнь восстановления и силу духа. Он поднялся с огромным трудом из этого травянистого чуда и приблизился к Берли. Когда сюда тот приполз, Макарий не заметил. Не мог он заметить сквозь жгучую боль своей беспомощности и бессилия.
«Тяжёлый! Может, килограммов под семьдесят, не меньше! Как же мне его дотащить?», – он потрогал руками грудь пса и явно ощутил биение сердца.
«Живой, наш Берли, живой! Освободим мы тебя из этих смертоносных лап, освободим!».
С трудом двигаясь, Макарий срезал широкую ветвь сосны и накатил на неё Берли.
Неслись по небу редкие облака, и будто по ним, сновали бесчисленные насекомые. В лицо впивались мгочисленныенные мошки, да комары. Доставали до самой, что-ни-есть, ослабленной души, которой, так и хотелось покоя…. Хотелось, до умиротворения и безмолвия сокрыться в какой-нибудь край, где нет ужасностей и бесправий, изморностей, чуждых миру людей.
Сколько тащить ещё Берли в «ресторанчик», и хватит ли сил на это адское всесилие? Надо! И ещё раз, и ещё, и ещё раз, надо! И обращаясь к своим не очень уверенным шагам, он твердил и твердил:
«Дойти, добрести, дотащить! Не упасть в глушь травы, не сбиться с пути, во что бы то ни стало! Так надо в мире нашем жить!».
Силу, придавало небо, дышащий вокруг лес, ставшим вновь близким и родным, и осознание всего происходящего с ним.
Волоклась по колючкам, по опавшей хвое, широкая сосновая ветвь, таща на себе бесценный груз, жизнь Берлиоза! Макарий падал, стонал от боли, но, вновь поднимался, и тащил, и тащил затухающую собачью жизнь во спасение её.
Он с трудом распахнул скрипящую