Валёр. Иван Июль
я не помню, какой он был, или есть где-то. А маму я потерял уж давно, ещё до армии, пограничной своей. С тех пор я и живу один, как лист, не сорванный зимой.
– Ты о себе-то так не говори, а то можно накликать. А маму, как это свою потерял? Умерла, что ли? Или, как такое возможно?
– За клюквой пошла на болото, да так и не вернулась. Мы всем селом искали её, но нашли лишь один сапог, да корзину что для ягод. Схоронили этот сапог, как её настоящую. А больше у меня никого из родных нет. Может, где-то и есть, но я об этом не знаю. Вот такое то у меня семейное положение, тётя Клава, – сонно ответил Макарий и склонил голову на стол.
– Э, да ты я вижу совсем уж, подустал. Давай-ка, сынок, вот на диванчик-то приляжь. Он хотя и старенький, но хороших людей любит и ценит.
Макарий, даже не прилёг, а упал на этот диванчик и будто провалился, в какую-то глубину неизвестности и тьмы. Глаза слиплись от усталой тяжести прошлого дня, и его унесло в тревожный сон. Но вскоре эта тьма сменилась приходящими и меняющими картинами. В этой темноте, замелькали чьи-то искажённые лица, развалы каких-то неизвестных домов. Пробудившись, Макарий почувствовал, как чьё-то прикосновение начало чертить внутри его головы черту. Ровно посредине: слева – направо, чуть изгибаясь, потом эта черта остановилась, и будто о чём-то задумавшись, исчезла.
Вновь стали слышны выстрелы и крики раненых людей. И сквозь жаркий поцелуй, что-то ухало и стучало по неузнанному месту. Левая рука упала вниз и наткнулась на что-то упругое, мохнатое и живое. Это живое обожгло тёплой влагой ладонь и, засопев, затихло, зашуршав самим собою в темноту…. И вновь, взнеслось, что-то, неизведанное до сих пор, чувством неопределённости мира, совершенно непонятого в тайности своём…. Стукнуло, где-то, чем-то, так, что распахнулось окно, какого-то запредела, всепоглощающего и зовущим туда, в край тревоги и невероятных видений, непробудного в тяжести Макария….
Утро разбудило Макария звяканьем посуды и топаньем шагов.
Он, встал с постели, встряхнул головой, и осмотрелся вокруг. Всё так же, смотрели иконы иконостаса, и рядом верно смотрел настоящий Берли. Всё было верно и естественно!
«Это, что же было: сон, или, что-то указыающее на вероятность бытия?», – подумал Макарий и услышал тёплый голос тёти Клавы:
– Вот и проснулся мой гость дорогой! Как спалось-то и отдыхалось у тёти Клавы? А? Ну, не скажи что плохо, а то обиду кинешь диванчику. А мне, то уж, и так обойдусь.
– Спасибо, хорошо спалось!
– Завтрак почти готов и мы его полюбим! Так ведь, сынок? Пёсик твой сам и дверь открыл, и лёг у диванчика. Умный он у тебя какой, что не вериться даже.
Стол светился, как и вчера, белой скатертью в ярких цветах.
«Как это я не заметил цветы?» – подумал, одеваясь Макарий, и спросил:
– Тётя Клава! Скатерть, что у вас другая, не та, что вчера?
– Ты не на скатерть смотри, а на то, что на ней ожидает! И тебя, и меня! Но ответ таков: у меня гость, важный и приятный, что день в самый лучший настоящий праздник.
– А теперь скажи-ка мне, что ты потерял в этих густых камышах? На