Россия. Путь к Просвещению. Том 1. Гэри Хэмбург
византийского понятия вселенской империи. Согласно Лихачеву, в критике Иларионом Ветхого Завета можно видеть «прямые укоры Византии, стороннице не свободного, а рабского наделения христианством». Напоминания Илариона о разрушении Иерусалима Лихачев рассматривает как указание на стремление Византии монополизировать контроль над верой [Лихачев 1945: 26–27]. Такое прочтение, усматривающее признаки национализма в произведении XI века, оказало сильное влияние на последующие интерпретации «Слова о законе и благодати», но, на первый взгляд, интерпретация Лихачева противоречит логике Илариона, который уподобляет русское государство империи Константина.
Как и в первой русской летописи, «Повести временных лет» (которая была составлена, вероятно, полвека спустя, возможно, в 1113 году), в «Слове» Илариона идолопоклонство отождествлялось с «тьмой» и «невежеством», а христианство соотносилось с просвещением через крещение и через разум – то есть со «светом разума». Связь между христианством и духовным просвещением стала аксиомой древнерусской, а затем и российской мысли. В произведении Илариона царство покорено Богу, а значит, политика покорена вере. В молитве, которой завершается «Слово», Иларион просит Бога: «…врагов изгони, мир утверди, языки усмири, глады утоли, владык наших угрозой языкам сотвори, бояр умудри, грады <умножь и насели>, Церковь твою возрасти, достояние твое соблюди, мужей и жен с младенцами спаси, пребывающих в рабстве, в пленении, в заточении, в пути, в плавании, в темницах, в алкании и жажде и наготе – всех помилуй…» [Молдован 1997: 57]. Иларион, таким образом, уповает на христианского правителя, твердого в вере, враждебного ереси, милосердного к нуждающимся и могущественного в брани. Его «Слово», широко распространившись в рукописях по всей Киевской земле, послужило позднейшим мыслителям источником для образа праведного князя-христианина.
Большой нравственный и политический интерес представляет сказание о Борисе и Глебе, ростовском и муромском князьях, которые в 1015 году, после смерти их отца Владимира (правил в 980–1015 годах), были убиты своим старшим сводным братом Святополком. Сказание, о происхождении которого ведутся дискуссии, дошло до нас в двух редакциях: «Съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба» (рус. «Сказание о Борисе и Глебе»), написанное неизвестным автором или авторами, и «Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба», авторство которого чаще всего приписывают монаху-летописцу Нестору, датируя его между 1081 и 1108 годами25. По мнению Л. А. Дмитриева, «Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» – один из наиболее ярких и широко известных литературных памятников Древней Руси, но также и важнейший политический документ, поскольку в нем подтверждается принцип старшинства в распределении княжеских престолов между городами Киевской Руси26.
В
Последние официальные публикации, посвященные обсуждению и анализу культа святых, см. в [Lenhoff 1989] и [Успенский 2000]. Более раннее исследование см. в [Абрамович 1916]. См. также очень интересную статью Александра Ужанкова «Святые страстотерпцы Борис и Глеб: к истории канонизации и написания житий», 18 декабря 2000 года. URL: https://pravoslavie.ru/63278.html. Ужанков утверждал, что два дошедших до нас жития опираются на первоначальное «утерянное» житие, предварительно названное «Сказание о гибели Бориса и Глеба», вероятно, написанное в Киеве между мартом 1073 и декабрем 1076 года. Ужанков предположил, что «Чтение» было написано в конце 1080-х годов, а «Сказание и страсть» появилось между 1115 и 1117 годами.
См. комментарии к «Сказанию о Борисе и Глебе» [Дмитриев 1997: 528–529].