Котёнок. Владарг Дельсат
и тревоги кажутся чем-то несерьёзным. Ну и точно, если так подумать, отчего я принялась загонять себя в депрессию? Если взрослые предадут, то ничего не произойдет. Это меня удивит? Нет. А станет больно сердцу, так и умру пораньше. Может быть, в следующей жизни повезёт родиться здоровой. Эти мысли меня очень успокаивают, и просыпаюсь я уже улыбчивой. Я действительно улыбаюсь всем вокруг, потому что мне уже всё равно – плохие они или хорошие. Там, внутри, я держу себя изо всех сил, чтобы не дать прорваться моим истинным мыслям. Пусть думают, что я успокоилась.
– Да, непросто с тобой будет, – вздыхает Виктория Семёновна, будто видя меня насквозь. – Собой быть совсем не получается?
– Нельзя, – коротко отвечаю я ей. – Кардиореанимации тут нет.
– Кардиореанимации? – удивляется она, бросая взгляд на Марьиванну.
– Ей нервничать плохо, – подтверждает та. – Потому и держится, железная сила воли у малышки.
– Что же ты мне не сказала! – возмущается бабушка. – Я ж её на слёзы выводила, чтобы отпустила себя, а если ей опасно, получается, я весь день малышку мучила. Марья! Вот как тебе не стыдно?
Я опять ничего не понимаю. Она что, не хотела, чтобы мне плохо было? А Виктория Семёновна начинает мне объяснять, что через слёзы напряжение уходит, поэтому иногда надо поплакать. Я получаю ещё одного петушка и просьбу простить её за то, что она не знала. По-моему, Виктория Семёновна ставит меня в тупик. Я уже совершенно ничего не понимаю, но, почувствовав зарождающуюся головную боль, просто выбрасываю этот разговор из головы. Пусть будет как будет. Устала я думать…
Меня собирают, а я понимаю, что теперь уж точно ползти придётся. Но всё оказывается не настолько плохо – наши соседи по местам предлагают вынести меня на руках. Бабушка задумывается.
– А ты не испугаешься? – интересуется она у меня.
– Всё лучше, чем ползать, – отвечаю я ей, этим ответом заставляя опять тяжело вздохнуть.
– Будь по-твоему, – отвечает она, и тут поезд останавливается.
Странно, я почти не помню, как прошли эти два дня, но почему-то совсем не боюсь. Мне, скорее, всё равно. Ну побьют, и что? Они что, могут больнее сделать, чем то, что я уже испытала? Нет, конечно, поэтому пусть. Я им, может, даже поплачу, чтобы приятное сделать. Раз кто-то бьёт, значит, ему от этого хорошо, ну вот, хоть кому-то будет…
Меня берут на руки, легко вынося из вагона, а я запрещаю себе вспоминать крепкие, уверенные руки папы. Оказавшись в кресле, понимаю, что пальцы просто дрожат, как будто я истерику устроила. Впрочем, насколько я вижу, никто не ожидает, что я поеду сама, поэтому меня везут. У коляски сзади ручки есть, чтобы меня возить, если сама не могу, как, например, сейчас.
– Вот и машина прибыла, – сообщает мне Марьиванна. – Сейчас усядемся и поедем.
Вроде бы все добрые и ласковые, но на мне подгузники, с которыми одной рукой я не справлюсь, да и все остальное. Получается, я сейчас абсолютно беспомощная, потому что коляска, в которой я сижу,