Большая книга про лошадок. Иван Шмелев
фигуру жокея.
Дома не ждали. Жук, черный, шершавый дворняга, дремал у калитки. Утки пробирались домой с соседней лужи. Надюшка собирала кисти рябины в саду. На дереве копошился Сенька.
– Лошадь ведут!.. Лошадь!.. – закричал он. – Дедушка лошадь ведет!..
Жук встрепенулся, вскочил и залаял. Утки шарахнулись в сторону. Старожил-воробей, дравшийся на заборе с врагами из-за пучка рябины, мигом швырнулся вверх, шлепнулся камнем вниз и задергал головкой.
– Чуть-жив!.. Чуть-жив!.. Чуть-жив!..
А Жук приготовился: он ощетинил шею и гавкнул:
– Вы не очень-то… да!.. Я здесь за хозяина!..
– Жук!.. Ах, шельма! – позвал его Числов. – Не узнал, гадина…
Теперь Жук узнал. С год тому назад этот тощий старик приезжал сюда, плакал; плакала и сама хозяйка, Анна Федоровна; потом унесли кого-то в светлом ящике со свечами, пели певчие, а он, Жук, выл на задворках. Он узнал теперь этого тощего старика.
Жук запрыгал, поластился из приличия и сейчас же подскочил к Мэри.
– А это что за фигура? Надо представиться! – гавкнул он.
Мэри остановилась, гордо мотнула головкой и подняла белую ножку.
– Вы, пожалуйста… у меня подковка!..
Бывалый в делах Жук сделал вид, что ошибся, увильнул в сторону и подкатился сзади. Но сухая головка задорно смотрела, и Жук отступил.
«Я скаковая лошадь, – прочел он в глазах, – а вам стыдно…»
Жук растерялся, завилял хвостом и буркнул:
– Ах! Это я так ведь… такая тоска здесь, знаете… Я отрекомендоваться…
Но никто не заметил, что делалось на воротах. Воробей вертелся как ужаленный. Он распушился, прыгал, задирал голову и пищал:
– Чуть-жив!.. Чуть-жив!.. Вот она, жизнь-то… начинается!.. С овсом вас, почтеннейшие воробьи, с овсом!.. Лошадь привели к нам!..
С этими словами он ринулся через двор и исчез в сарае.
Выбежала Анна Федоровна и расплакалась. Надюшка уже сидела на руках деда, а Сенька держал Мэри за повод.
– Это мне, дедуся, а?.. – лепетала Надюшка, тыкая пальчиком в глаз Мэри.
– Нет, это мне… – уверенно сказал Сенька.
Мэри обнюхивала воздух и фыркала.
«Какие маленькие люди здесь, – думала она, посматривая на восьмилетнего Сеньку. – И какие плохие конюшни, и нет лошадей… Странно…»
– Мне ведь, дедушка, а? – приставал Сенька. – Мне?
– Вам… вам… – усмехнулся старик.
«Вот все, что заработал за тридцать лет, – думал он. – Ах ты, старый дурак!»
Он взглянул на плохо одетых внучат, на бледное лицо дочери, на свои старые сапоги и потертую куртку, на прогнивший забор и облезлые стены домика под старым вязом.
«Да, сделал дело!.. Вот она, тихая, покойная старость…» – стояло в его голове.
«Здравствуй, хозяин! – казалось, кричал покосившийся домик. – Пора поправлять… крыша течет…»
Числов вздохнул. Печальные глаза дочери с беспокойством осматривали его. В них он заметил испуг, скрытое горе.
– Фррр… фррр… Ну что же, скоро ли меня поставят