Государство и его уголовное судопроизводство. Леонид Головко
Code civil и Code d’instruction criminelle <…> английский статут 14 августа 1848 года <…> кодексы бельгийский, итальянский, австрийский, саксонский, баварский, брауншвейгский, тюрингенский, баденский, ганноверский, нассауский, прусский закон 17 октября 1856 года, шотландский закон 1765 года, законы нью-йоркский, массачусетский, виргинский <…> английское право <…> брауншвейгское законодательство <…> женевский закон», не говоря уже о том, что многие иностранные законодательные акты были переведены в ходе подготовки Судебных Уставов на русский язык166. Уникальный не только законодательный, но и научный труд, которым следует только восхищаться.
Можно ли говорить, что в данном случае имелось какое-либо вмешательство иностранных государств в организацию русского дореволюционного уголовного судопроизводства? Разумеется, нет. При всей широте иностранного опыта, который был не только изучен, но и, вне всяких сомнений, использован при разработке Устава уголовного судопроизводства, повлияв тем самым на отечественный уголовный процесс, ни о каком «вмешательстве» речь не идет. Для него не хватает главного критерия – более или менее активного участия государства, чьи уголовно-процессуальные институты, конструкции и подходы заимствуются. Ясно, что ни брауншвейгские, ни ганноверские, ни виргинские, ни даже французские власти не имели никакого отношения к российскому уголовно-процессуальному строительству 1864 г. и никак в него не вмешивались, в том числе на консультационном уровне. Их уголовно-процессуальные системы выступали как «чистый» уголовно-процессуальный сравнительно-правовой объект, сравнимый, допустим, с римским правом для современных романистов, и не обладали никакой субъектностью. Иначе говоря, ключевое отличие между сравнительно-правовым влиянием и иностранным вмешательством заключается для нас в соотношении между двумя элементами схемы «экспортирующее государство → импортирующее государство». При полной субъектной «выключенности» первого элемента (он лишь объект) мы получаем сравнительно-правовое изучение и гипотетическое нормативное влияние, являющееся по своей природе сугубо научным (академическим), когда субъектность характерна только для второго элемента – именно «импортирующее государство» ставит соответствующие задачи, определяет повестку дня, проявляет интеллектуальную и политическую заинтересованность и т. п. Никакого вмешательства в данном случае нет, что мы видим на примере Устава уголовного судопроизводства 1864 г. Вмешательство возникает только при активизации первого элемента, т. е. при его превращении из «чистого» объекта в субъект, начинающий рассматривать свой уголовно-процессуальный опыт в качестве «внешней правовой политики»167 и действовать (что очень важно) в данном направлении.
Ситуация полной «выключенности» второго элемента (импортирующего государства), когда он не обладает никакой политической субъектностью, также встречается, но связана либо с фактической утратой суверенитета и сохранением лишь
Удачное выражение из неоднократно нами ранее цитировавшегося французского доклада об экстерриториальности права США (Assamblée Nationale. Rapport d’information. Р. 16). Мы используем его в общетеоретическом смысле, хотя в докладе оно приведено в другом контексте – в том смысле, что у США сегодня есть «внешняя правовая политика», а у большинства других государств ее нет.