Вольная для диких. Алая Бетти
воротник моей рубашки.
– Засос? О-ля-ля, Яраа! – противно скалится, я машинально скрываю следы утреннего секса.
– Это… я… – он застал меня врасплох.
– У тебя появился мужик? Насколько я помню, ты никому не позволяла оставлять на себе следы.
Это правда. Я никогда не разрешала мужьям кончать в меня, не могла вынести проникновения в себя всяких жидкостей. А с неандертальцами этот запрет стерся, словно неудачный эскиз…
Я глотала их сперму, принимала члены. И испытывала такой умопомрачительный кайф, что словами не описать. Облизываю губы, отворачиваюсь.
– Мы здесь не за этим, Жора.
– Ага, как меня воспитывать, так за этим, – прищуривается, – кто он? Тот, при мысли о котором ты вся краснеешь, как девочка? Яра, я слишком хорошо тебя знаю.
Их двое…
Они дикие и наглые…
Молчу. Исподлобья смотрю на друга. Не могу признаться в своей слабости. Из нас двоих таким всегда был Жора. Творческая натура, воздушный и легкий человек. А мой характер – прошибать лбом стены.
И теперь я голову потеряла от двух незнакомых мужчин. Это же ни в какие ворота не лезет!
– Ярослава Альбертовна! – в дверной проем просовывается голова Оленьки. – Вы просили напомнить, когда будет готов свет.
– Да, Оля! – вскакиваю на ноги, хватаю мобильный. – Жорж, пойдем смотреть твою выставку!
Боже, храни мою Оленьку!
– Мы еще не договорили, – никак не успокаивается художник, – Яра, почему ты мне ничего не рассказала?
– Да не о чем рассказывать. Просто секс и всё, – отрезаю, давая понять, что разговор окончен.
– Ну уж нет!
Мы спускаемся на первый этаж. Слава богу, хотя бы в самой галерее моих неандертальцев нет. Стоп! Я их своими назвала? Кошмар! Но в голове сплошная вата, которую я не знаю, как выжечь оттуда.
– Вот, смотри! – показываю на просторную галерею, где работники завершают приготовления к грядущей выставке. – Свет так настроили, чтобы было видно всю глубину твоих особых штрихов.
Картины Жоры отличаются глубоким эмоциональным наполнением. Глядя на некоторые, я четко вижу события, которые сподвигли его на написание полотна. Постимпрессионизм Ефимова отличается чёткой границей между плохим и хорошим.
– Здесь мой внутренний мир, – тихо говорит Жора, подходя к «Еве», – ты ведь знаешь, что это ты?
«Ева» – это жемчужина коллекции. Её мы планируем продать особо дорого. На эту картину уже поступило три запроса от богатых коллекционеров.
И да, я знаю, что на ней изображена я.
Яркие мазки, особо выделены красные губы. На полотне блондинка с голубыми глазами смотрит внутрь комнаты, хотя дверь за ней распахнута…
– Почему губы? – спрашиваю Жору.
– Я тебя такой вижу. Яркая, красивая. Даже имя твоё… Ярослава… Но несвободная. Ты сама загнала себя в рамки силы, Яра. Возможно, это частично моя вина.
– Да брось, Жор, – усмехаюсь, обнимаю друга, – мы пообещали друг другу тогда, что будем вместе. Дружить и поддерживать. Забыл, что ли?
– Не забыл, – тихо говорит он, – спасибо, что веришь в