Три лилии Бурбонов. Ева Арк
о величии этого мира с величайшим презрением.
В это время министр начал секретные переговоры с Карлом I о наступательном союзе против Франции, одновременно вербуя наёмников в Ирландии. Однако король Англии, готовый в обмен на Пфальц предоставить ему шотландских или даже английских солдат, считал, что все католики-ирландцы – «настоящие бунтари». В общем, Карл остановил отправку наёмников на континент под следующим предлогом:
– …если когда-либо Испания и намеревалась причинить нам вред, то только с помощью ирландцев.
Это привело Оливареса в ярость, и он, в свой черёд, заявил:
– Меня предали и разорили! Больше я никогда не буду доверять ни одному англичанину!
Обходительный и дипломатичный, когда ему было выгодно, он не давал взамен ничего, кроме туманных обещаний. И Карл был более чем прав, настаивая на практических доказательствах испанской дружбы, прежде чем протянуть руку помощи министру.
Однако, остро нуждаясь в военной силе, Оливарес смирил свою ярость и продолжил переговоры с Англией. В частности, даже обсуждался брак Бальтазара Карлоса с Марией Стюарт, старшей дочерью английского короля (который по религиозным соображениям так и не был заключён). Желая угодить Карлу I, граф-герцог приказал освободить из застенок инквизиции в Кадисе несколько англичан, в то время как французского посла на улицах Мадрида забрасывали камнями и оскорбляли. Но когда Хоптон заводил речь о возвращении Пфальца наследнику уже усопшего курфюрста Фридриха, говоря, что испанцы таким образом окажут услугу «самому благодарному из живущих принцев», министр пожимал плечами:
– Между королями нет благодарности.
Между делом английский посол сообщил своему господину о праздновании новоселья в Буэн-Ретиро. Любой, кто хотел быть в хороших отношениях с Оливаресом, спешил прислать какой-нибудь драгоценный предмет для украшения дворца. По словам Хоптона, не только другие королевские резиденции, но и многие вельможи лишились части своих коллекций. А когда кое-кто присылал копии картин под видом оригиналов, то рисковал испытать на себе гнев Оливареса. Дворцовая часовня была оборудована за счёт президента Совета Кастилии, в то время как инфант Фернандо постоянно присылал из Фландрии красивые вещицы, захваченные им в виде военных трофеев. Шурин Оливареса, граф Монтерей, был тоже вынужден отдать большую часть своей коллекции живописи, собранной им в Неаполе. А художники в Мадриде усердно копировали шедевры или создавали новые произведения для Буэн-Ретиро под руководством королевского живописца Диего Веласкеса, недавно вернувшегося из Рима. В то же время столичные острословы всячески упражнялись в насмешках над новым дворцом.
Корнер, венецианский посол, писал:
– На этом участке раньше находилась домашняя птица, которую разводила графиня (Оливарес), и… это было источником… насмешек, что граф, который занимается таким серьёзным делом, проявил такой интерес к курам… Все называют его (дворец) курятником, и о нём написано бесчисленное количество