Век годами не измерить (сборник). Владимир Любицкий
их соотечественников. Тем более неизвестными остаются имена краснофлотцев, которые в 1942–1944 гг. совершили беспримерный, первый в мире трансокеанский переход на подводных лодках из Тихого океана в Баренцево море через Панамский канал и Атлантику. По существу, мальчишки (даже офицерам было едва ли больше 25-ти), преодолевая шторма, тропическую жару и приполярный холод, ежечасно рискуя столкнуться с врагом, в тревоге за родных и близких, многие из которых остались в оккупированных врагом районах, они всё же выполнили приказ. Лишь одна из шести лодок стала во Владивостоке памятником их подвигу – остальные остались в морях. И до последнего времени информация о походе была засекречена.
Повесть впервые раскрывает подробности этого подвига, написана на основе воспоминаний одного из участников событий с сохранением подлинных имён и фамилий действующих лиц, с приложением полного списка личного состава подлодки С-54, с использованием других отечественных и зарубежных источников.
Автор выражает искреннюю благодарность доктору технических наук, профессору Вячеславу Николаевичу ВОРГАЧЁВУ за предоставленные материалы, а также кандидату исторических наук Геннадию Александровичу ВОСКРЕСЕНСКОМУ за поддержку в осуществлении замысла.
Первому в мире трансокеанскому переходу советских подводных лодок во время Второй мировой войны посвящается
По улицам Владивостока мчится такси. Мчится – это, конечно, сильно сказано: время утреннее, час пик, и водитель, человек, по всему видно – опытный, всё же с трудом находит возможность маневрировать в потоке машин. Пассажир на соседнем сиденье, мужчина преклонных лет, совершенно седой, но с пышной, красивой шевелюрой, то и дело поглядывает на часы. Он очень волнуется и едва воздерживается от понуканий, но с явной досадой провожает взглядом машины, которым удается изредка обгонять такси.
В этот момент картинка перед ним как бы раздваивается: справа – всё тот же поток машин, а слева – тоже улица Владивостока, но не сегодняшняя, а много лет назад – солнечным вечером 22 июня 1941 года. По ней стремглав бежит матрос – будто наперегонки с этим нынешним потоком автомобилей. Но там над бухтой Золотой Рог разносится острый, пронзительный звук боевой тревоги. Матрос изо всех сил несется по улице, люди, спокойно гуляющие по набережной, с улыбкой уступают ему дорогу и провожают понимающими взглядами: в городе, где каждый живет морем, никому не надо объяснять, что такое сигнал тревоги. Но на лицах тревоги нет: разница с Москвой по времени – семь часов, и никто еще не знает, что случилось в стране и в мире…
Улучив момент, водитель взглянул на пассажира и улыбнулся:
– Не волнуйся, отец, теперь успеем, – он совершает очередной удачный маневр и в такт своим движениям приговаривает слова старой детской песенки: – Якоря мы… поднимем… вот так!.. Паруса мы… поставим… вот так!.. Веселее, моряк!.. Веселее, моряк!.. Делай так!.. Делай так!.. И вот так!..
С последними словами он паркуется у тротуара.
– Всё, отец, ближе не могу – там стоянка запрещена.
– Ничего, ничего, дойду… Спасибо, братишка!
Пассажир с чувством пожимает водителю руку, выходит, но, сделав несколько шагов, спохватывается:
– Деньги-то я… Вот… Спасибо тебе большое!
Водитель, принимая плату, с улыбкой козыряет в ответ:
– Морской порядок в танковых частях! Будь здоров, отец!
А пассажир тем временем спешит к месту, где на набережной стоит на пьедестале старая подводная лодка. На ее рубке белым по серому надпись: С-56. Седовласый мужчина снова смотрит на часы, стрелки показывают 7.55. Циферблат наплывает, растет, и сквозь него, как сквозь время, мужчина снова видит бегущего матроса в том, 1941-м…
Матрос взбегает по трапу на такую же подводную лодку, но на ее рубке белым по зеленому написано: С-54. Он ныряет внутрь и в тесном отсеке сталкивается с товарищем – Сергеем Чаговцом. Тот встречает его насмешливо:
– Ну вот, а тут уже ордена раздавать стали! Я говорю: погодите, Стребыкин вот-вот явится – как без него-то?!
– Является черт во сне! – запыхавшись, отзывается Стребыкин. – В кои веки в увольнение собрался – так на тебе, тревога! Да не учебная, а боевая… Не знаешь, Серега, что за пожар?
– Кто ж его знает! Парторг Вашкевич велел собраться поближе к рубке – говорит, по радио важное сообщение будет.
Тем временем стрелки на циферблате показывают 8.00, и его слова прерывает сигнал подъема флага…
Мужчина (а это он, Анатолий Стребыкин, только седой) опускает руку и замирает. Над пирсом разносится команда: «Равняйсь! Смирно! Флаг, гюйс и флаги расцвечивания поднять!» Над С-56 взмывают андреевский флаг, краснозвездный гюйс, тянутся к мачте веселые флаги расцвечивания. Такие же флаги поднимаются в этот миг и на всех боевых кораблях, стоящих в бухте – у стенки и на рейде. «Вольно!» – раздается команда. Но перед глазами Стребыкина снова лицо его боевого друга Сергея Чаговца, а в ушах вместо «вольно!» звучит совсем другое – «война!».
За два года до похода
Владивосток,