Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты. Олег Лекманов

      Чудесный звук, на долгий срок;

      Прими ж ладонями моими

      Пересыпаемый песок!125

      В стихотворении Мандельштам обставляет свой отъезд из Александрова в Коктебель не как признание поражения и бегство от разлюбившей его женщины, а как предосторожность, спровоцированную пониманием, что близкие отношения с такой женщиной, как Цветаева, непременно завершатся «бедой» (заметим в скобках, что, судя по финалу стихотворения «На розвальнях, уложенных соломой…», еще в марте этого года такое положение вещей поэта не останавливало).

      Соответственно, и взаимоотношения с возлюбленной в мандельштамовском стихотворении изображаются кардинально иными, чем в цветаевском письме. Сначала героиня позволяет лирическому субъекту три поцелуя – в локоть, в лоб и в сгиб руки, а затем приходит очередь для ее поцелуев.

      В мемуарной «Истории одного посвящения», где любовные отношения Мандельштама и Цветаевой тщательно затушеваны, она настаивает на том, что речь в мандельштамовских строках идет о поцелуе иконы Спаса: «Не отрываясь целовала – что? – распятие, конечно, перед которым в Москве, предположим, гордилась»126. Однако в действительности строка Мандельштама «Не отрываясь, целовала» как минимум многозначна, потому что, во-первых, читателем стихотворения поцелуи женщины воспринимаются как ответ на поцелуи мужчины; а во-вторых, «гордою в Москве» Цветаева была вовсе не перед распятием, а перед ним, Мандельштамом. Вспомним, например, цветаевскую реплику «Я даже о себе не думаю, а, кажется, себя люблю!».

      Очень важно отметить, что в стихотворении «Не веря воскресенья чуду…» поэт впервые в своей лирике бестрепетно соединил эротические мотивы с предельно конкретизированными фрагментами портрета возлюбленной (загорелый локоть, кусочек лба, выгоревшая челка) и вполне конкретными биографическими подробностями (своего пребывания в Александрове и последующего отъезда в Коктебель). Этому он, по-видимому, научился у адресата своих стихотворений, и М. Л. Гаспаров с полным основанием мог написать, что «тему любви открыла Мандельштаму именно Цветаева»127.

      В нескольких стихотворениях Цветаевой, обращенных в 1916 году к Мандельштаму, чрезвычайно выразительно изображаются и неповторимая деталь его внешнего облика («Ты запрокидываешь голову»128; «Ах, запрокинута твоя голова»)129, и подробности их совместных прогулок по Москве («Из рук моих – нерукотворный град / Прими, мой странный, мой прекрасный брат. / По церковке – все сорок сороков, / И реющих над ними голубков»)130, а главное, в этих стихотворениях гораздо откровеннее и честнее, чем в цветаевских письмах и мемуарах, говорится о чувствах, которые она в течение нескольких месяцев испытывала по отношению к Мандельштаму: