Слово советского пацана. Бандиты, маньяки, следаки. Сергей Холодов
был красноречив, как никогда.
Бартенев согласился. Они стали дрожащими руками писать предсмертные записки. Несколько раз Мария рвала свою записку, писала заново… Наконец, дело было завершено. Они приняли опий вместе с темным пивом и легли на диван. Висновская промочила платок хлороформом и положила себе на лицо. Бартенев, как в тумане, сел на край дивана, поцеловал ее, потом приложил пистолет к ее груди и выстрелил. Было это, как потом установили следователи, после трех часов ночи.
Бартенев потом говорил на суде: «После выстрела мной овладел ужас, и в первый момент у меня не только не появилось мысли застрелить тут же себя, но у меня никаких мыслей не было или, вернее, они все перепутались в моей голове, и я не знал, что делать. Мне помнится слабо, что я схватил сифон с сельтерской водой и стал ее лить на голову Висновской; для чего я это делал, не знаю». Хотел ли он себя выгородить? Вероятно. В любом случае, он обманул свою Марию.
Записки, которые оставила Висновская, звучали для Бартенева обвинением: «Итак, последний мой час настал: человек этот не выпустит меня живой. Боже, не оставь меня! Последняя моя мысль – мать и искусство. Смерть эта не по моей воле». Он галантно не стал читать этого до убийства… Сам Бартенев адресовал свою записку родителям: «Вы не хотели моего счастья».
Совершив убийство, расслабленный опием Бартенев еще часа два пробыл в этой комнате. Плакал над убитой, а может быть, хохотал. Пытался ли он себя убить? Скорее всего – да. Но не решился. Ведь был он, по большому счету, еще мальчишкой. Потеряв любовь, жить не хотел, но и на самоубийство не решился. Руки его ослабели. Голова поплыла. Стало не до выстрела. Под утро он запер комнату и уехал. На это Бартеневу сил хватило.
В то же утро он явился к командиру, снял с себя погоны и отрапортовал: «Этой ночью в доме номер 14 по Новгородской улице мною была застрелена моя любовница – артистка театра Мария Висновская». Полицейские нашли ее тело. По клочкам разорванных писем ситуация для Бартенева складывалась самая неблагоприятная. Его судили за умышленное убийство. Тут-то на сцену и явился адвокат Плевако, вскрывший все тайные пружины их романа и просивший снисхождения к этому нелепому корнету. Благодаря Плевако все поверили, что Висновская действительно предложила им «дуэтное» самоубийство, на которое он не пошел только по нерешительности. Другую версию – что Бартенев угрожал актрисе из ревности – отбросили.
Вся страна зачитывалась речью Плевако – как психологическим этюдом о пылкой любви, о любви как о наваждении. Молодые дамы грезили о такой любви – даже с кровавой развязкой. Присяжные признали Бартенева виновным – а как иначе? Но осудили только на восемь лет каторги. Для убийц – немного. А тут еще и император, недолюбливавший поляков, заменил приговор разжалованием в рядовые. А потом ему даже вернули дворянское звание. Бартенев женился. Тихо жил,