Инстинкт жертвы. Ирэна Берн
опять назначат уколы. Потом опять выпишут. И потом опять. Опять. Опять. Опять потом уколы. Потом выпишут. И назначат уколы. – Она повторяла одни и те же слова и начала расчесывать ноги.
– Ваш врач теперь я. – Саша говорила предельно мягко, снова пыталась поймать ее взгляд. – Все назначения буду делать я.
Взгляд Аиды бегал по стенам кабинета, дыхание стало неровным.
«Вам больше не требуется лечение, вы молодец, вас ждет хорошее, а главное – здоровое будущее, помните об этом», – эти слова звучали для Аиды всегда устрашающе, и ее тонко настроенное врачами сознание вновь поглощал плотный туман.
Восемь лет назад человек бежал от страха, оставив его за спиной, а излечившись, обрел страх вернуться назад.
Саша взяла ее за запястье.
– Посмотрите на меня. Аида. Посмотрите на меня!
Начинались всхлипывания. Вот-вот будет приступ.
– Я не отправлю вас домой! Обещаю! – Она сильнее сжала ее запястье.
Аида начала дышать ровнее.
– Посмотрите на меня, – уже спокойно произнесла Саша почти шепотом: – Я не выпишу вас.
Саша поймала себя на мысли, что раньше в ее отношениях к пациентам чувство сострадания, жалости или милосердия не имело места. С каждым законченным случаем она всегда лишь удовлетворяла амбиции, утверждаясь в своем профессионализме. То, что произошло сейчас, настораживало.
«Профессионал не может отвлекаться на какие-то чувства или эмоции!» – снова слова отца звучали в ее голове.
Но она хотела помочь Аиде не как врач, а как человек…
Глава 23
«Я должен быть дома. Лучше сейчас никуда не уходить».
Леон отчаянно пытался придумать, что ему делать. Мысли обжигали, безысходность затягивала в бездну неизвестности. Он начинал чувствовать свою любовь к Лере, видеть ее в себе. Словно огромный невидимый крейсер, ходивший по водам морей и океанов, наконец-то появился на горизонте.
В самовольном домашнем заточении Леон с каждым часом становился слабее, на его лице появлялось больше морщин, а пшеничные волосы теряли свой окрас у корней. Переосмысление пришло поздно. Теперь он не знал, как справиться с тем, что у него осталось. А осталось у него ровным счетом – ничего. Одинокая зубная щетка в стакане, темные угли сгоревших дров и тишина, давящая на виски.
Он посмотрел на стену. В белых деревянных рамках он видел только себя. Вот он с другом в баре, вот они с Сашей на пляже, здесь он один в аквалангистском костюме, корчит лицо, изображая дурацкую рожу.
Лера была только на одной фотографии, сделанной Леоном, когда девочка пошла в первый класс. Румяное лицо, смущенный взгляд, школьная форма, красивый ранец, а в руках несколько разноцветных шаров.
Леон вспомнил себя в тот день. Тогда ему казалось, что он лучший отец на свете, что их отношения спасены, что он больше никогда не бросит Леру, будет во всем ей опорой и поддержкой.
Гордость за дочь длилась недолго. Спустя несколько дней Лера снова была предоставлена сама себе, а Леон снова считал, что все хорошо.
Мне