.
сокровищем для Асбина. Поэтому и приняли его с радостью, он пришёл к ним не как примак, а как спаситель их йорда.
Войны здесь, на границе с Гёттландом велись беспрерывно, и Ньорд сразу был вынужден возглавить рать и с первого месяца своего правления вести казавшиеся бесконечными войны. И уже через три года Ньорд был совсем не тем, что уезжал жениться. Для него война стала его стихией, он оказался вдохновенным воином. Может быть, он не узнал любви, но узнал вкус победы, сладость победного клича, скачки за бегущим врагом, оглушающие, пьянящие звуки битвы.
Я с моими будущими алаями, наезжал к нему и участвовал в этих сражениях. И здесь, в пятнадцать лет, я узнал, что такое, скакать с обнажённым мечом навстречу врагу, раззявившему рты и обнажившему мечи и щетиня копья. Гётты носили накидки, и даже штаны из шкур яков, иногда их рогами украшали свои шлемы и щиты, что делало щиты эти дополнительным оружием – помогало вырывать мечи из наших рук и сваливать с коней.
В первом же бою меня так именно и вышибло из седла. Оглушённый, но не успевший даже испугаться, я, не видя ещё, не глядя, развернулся, вставая, и рубанул пространство. Мой меч попал в человека. Я своим мечом как рукой почувствовал, как разрезаю его плоть, разламываю его кости. Мой меч стал продолжением моей руки…
Горячая кровь, из разрубленной шеи обдала меня. Никогда не забуду её запаха, как обожгла она мою кожу…
Я не увидел даже лица этого гётта. Только раскрытый в крике рот. Но крик его потонул в общем оре, а на мой шлем сзади справа обрушился удар. Я в последний момент успел отклонить голову, будто почувствовал что-то. Опять развернулся и снова ударил. И снова удачно – отвалилась рука… И я понял, что должен размахивать мечом, не зевая. А думать я начну потом, после боя, лишь бы выбраться из этой сечи живым.
Не знаю, сколько она продолжалась, мне казалось, вечность. Пот ручьями тёк с меня, заливая глаза, хотя утро выдалось зябкое, а теперь мне, под моей льняной рубахой, стёганым наверхом и кожаным панцирем было так жарко, что хотелось сбросить рукавицы. Ладони горели, мой мозг, сознание будто отключилось, запах крови, размазанной травы и земли, но больше всего крови и свежего мяса, как на бойне…
Вокруг меня становилось всё меньше противников, всё меньше мохнатых накидок и штанов.
Я увидел Ньорда, он махнул мечом, ударив подбежавшего мохнача… Увидев меня, он крикнул:
– Эй, коня, хакану!
Мне тут же подвели коня. Я вскочил в седло.
– Молодцом, Сигурд! – оскалился Ньорд. Он совсем не был похож сейчас на того Ньорда, с которым я рос, с которым ходил учиться, сейчас это не был мой товарищ по играм и шалостям, а настоящий Бог войны… – За мной! Добьём врага, они уже бегут! Отодвинем границы, зиму переживём без набега.
И мы поскакали яростным галопом. Ветер засвистел у меня в ушах, на лице липко засыхала кровь… Гётты бежали, уже не сопротивляясь. И я не зарубил больше никого.
К ночи мы остановились лагерем, собирали раненых, лекари помогали им. А мы, те, кто не был ранен, собрались за наскоро сколоченным столом.