Разговоры в зеркале. Ирина Врубель-Голубкина
женщина – эта Ольга Николаевна. И вот мне удалось его в Италии на русском напечатать, я хотел дать ее фотографию, но там не было иллюстраций.
И.В. – Г.: Николай Иванович, как вы относитесь к Библии?
Н.Х.: Я читал ее очень давно – это потрясающая вещь. У меня был разговор с Берковским о Гете, и я ему написал в ответ, что библейцы писали лучше Гете.
На меня всегда особенно действовал Экклезиаст.
И.В. – Г.: Вы никогда не приближались к религии?
Н.Х.: У меня была странная история, когда я был студентом. В соборе одесском служил митрополит, князь Ухтомский, и около него носил посох отец Сергий, монах, с которым я не был знаком. У меня с ним был общий знакомый Югов – очень плохой, мерзкий писатель, националист и сволочь, я с ним прекратил всякое знакомство. Я пришел в собор, у меня было очень плохое настроение, и вдруг Сергий подошел ко мне и поклонился, не будучи знаком, – это меня поразило, и я долго был под влиянием этого события. Потом этот Сергий стал безбожником, отрекся от религии. Вот такой был религиозный казус в моей жизни.
И.В. – Г.: Как так получилось, что все пророки остались, а такие люди, как Бунин, Горький, Ходасевич, уехали?
Н.Х.: Ну, вот Ахматова могла уехать и не уехала. Настоящему поэту нужен воздух бедствий, из-за этого она прокляла эмиграцию. Она принципиально не хотела уезжать, у нее стихи есть об этом. А Флоренский даже служил им, он работал в Госплане. Он ездил с Дзержинским в одной машине, и тот отворачивался, когда этот крестился на церкви. Он был, кроме того, удивительный математик, но они его не пощадили, расстреляли такого умного человека, который им служил, потому что принципиально не хотел покидать родины.
И.В. – Г.: Что происходит в сегодняшней России с литературоведением?
Н.Х.: Люди работают, и очень хорошо. Наука никогда не пропадала. Она видоизменялась, с оглядкой на цензуру, то да се, а вообще филологи есть очень хорошие и талантливые.
И.В. – Г.: Что вы думаете о будущем культуры вообще и русской в частности? Или начало XX века закрыло на долгие годы возможность второго взрыва культуры?
Н.Х.: Во всяком случае, второго такого расцвета быть не может. Сейчас кое-кто пытается назвать начало века Серебряным веком русской поэзии. Это миф, выдумка, очень глупая. Это определение принадлежит поэту-символисту Пясту, который применил это к поэтам второй половины XIX века – Фофанов и другие. Это был упадок поэзии, до символизма, после 60-х годов. Были, конечно, явления замечательные, как Случевский, но пушкинский и некрасовский – разночинский – периоды поэзии были сильнее. Он и придумал название: серебряный – это все-таки не золотой. Потом это подхватил Сергей Маковский, который выпустил свои воспоминания в эмиграции. И так как сам он был поэт второстепенный, то перенес это на поэзию XX века, которая была самым настоящим золотым веком русской поэзии начиная с символистов, акмеистов, футуристов и обэриутов, которые состоялись невероятно каким образом, – неслыханный, небывалый